Арон был еще достаточно молод, всего на пять лет старше
Константина, однако быстро продвигался по служебной лестнице. Очень скоро по
утрам за ним начал приезжать автомобиль с шофером, потом он занял
освободившуюся комнату умершей соседки, затем еще одну – таинственно исчезнувшего
соседа. И это при том, что многие в те времена жили, как говорится, друг у
друга на голове. Видимо, сосед занимал высокий пост, но Константин не
спрашивал, какой именно.
- Разве тебе не могут дать отдельную квартиру? – вместо
этого простодушно удивлялся он.
- Зачем? – точно так же удивлялся в ответ Арон. – Мне и
здесь неплохо. Вот если женюсь…
Надо сказать, что и тот, и другой были весьма
привлекательными молодыми людьми. Причем мужская красота обоих было того сорта,
который исключает национальные пристрастия. Одни объясняют это природной
целесообразностью, другие – породой. Так или иначе, приходящие к Арону еврейки
считали Константина «невероятным душкой», а русские соседки говорили примерно
так же об Ароне. Причем самой замечательной деталью облика у обоих были глаза –
огромные, глубокие, темно-серые у одного и карие у другого.
Жениться оба не спешили. К Арону нередко заходили
приятельницы и оставались ночевать. Отношения полов у людей, отменивших бога и
целомудрие, в те годы были более чем вольными. Константин соблюдал себя
по-монашески.
Однажды, в начале 1922 года, во время вечерней службы он
обратил внимание на одну из певших на клиросе девушек. В Знаменскую церковь
рядом с бывшим Николаевским вокзалом Константин ходил каждое воскресенье уже
много лет, знал всех постоянных прихожан, но эту девушку никогда раньше не
видел.
- Вы не знаете, кто это? – шепотом спросил он у стоявшего
рядом церковного старосты.
- Родственница дьякона, - ответил тот. – Сирота. Приехала
из-под Пензы. Кажется, Еленой зовут.
Впервые Константин не мог сосредоточиться на словах
молитвы, крестился невпопад и все посматривал на клирос. Елена пела чистым
искрящимся сопрано, почти не глядя в ноты. Скоро она почувствовала его интерес
и засмущалась: то нахмурит тонкие бровки, то поправит выбивающийся из-под
платка светлый локон.
После службы он дождался Елену на паперти и сказал – как в
воду нырнул:
- Уже поздно. Можно вас проводить?
Через два месяца Арон, встретив Константина на кухне,
спросил слегка обиженно:
- На свадьбу-то пригласишь?
- Да мы уже расписались, - смутился тот.
- А почему вместе не живете?
- Сейчас пост. После Пасхи венчание, но…
- Я понял, - отрезал Арон и ушел к себе, прихватив чайник.
С появлением в квартире Елены их отношения резко
изменились. Возвращаясь со службы, Арон сухо здоровался и скрывался у себя. Три
его комнаты были соединены анфиладой, поэтому он мог попасть на кухню или в
туалет, даже не проходя мимо двери Захарьиных. Впрочем, на кухне он все равно
появлялся редко, предпочитая есть на службе.
- Странный он какой-то, - говорила Елена. – Честно говоря,
я его немного побаиваюсь. Как посмотрит своими глазищами черными, просто
мурашки по спине бегут.
Впрочем, и время-то было страшное – тогда еще не знали,
что ждет впереди. Только-только закончилась гражданская война, и стало ясно:
обратной дороги нет. Но то и дело вспыхивали в разных местах мятежи, и в
Петрограде не прекращались чистки. Люди исчезали. В основном те, о которых
говорили: «из бывших». Но были еще и шпионы, заговорщики, контрреволюционеры.
Настоящие? Никто не знал точно, но на всякий случай верили.
