Заселились в гостиницу «Казахстан». Великолепно! Свой двухместный номер я делила с московской поэтессой Галиной Услугиной. Честно говоря, мы не испытывали большого интереса друг к другу, но и отчуждения не было.
Хозяева во всём старались угодить гостям, выражая тем самым не столько интерес к личностям, сколько уважение к советской литературе, её признанному значению в общественной жизни страны. Сказано витиевато, но так оно и было. Писатель – тогда звучало гордо! И началась вереница выступлений, экскурсий, творческих встреч, пресс-конференций, мастер-классов. К приехавшим подключили группу казахских писателей, среди которых радостно было увидеть моего сокурсника Улугбека Ездаулетова и казахского мэтра, известного всей стране поэта Сырбая Мауленова, с которым познакомилась ещё в Волгограде. Он приезжал в составе большой писательской делегации, подобной нашей. На одной из встреч Сырбай-ака предложил мне попробовать переводить его стихи на русский. И мы сотрудничали много лет. Переводы мои Мауленову нравились, он включал их в сборники и подборки для толстых журналов.
С Улугбеком и его женой мы посидели в скверике напротив гостиницы, весело поболтали. Я, с простой головы, предложила ему присоединиться к гостевой группе на предмет участия в вечернем банкете.
– Нет, Тань, нет! Нас строго предупредили, чтобы мы не липли к гостям, не лезли за банкетные столы. Здесь с этим чётко.
– Неужели и Мауленову нельзя?
– Мауленову, конечно, можно. Он же Мауленов! Его все уважают.
За ужином Римма Казакова, сидевшая напротив меня рядом с Константином Скворцовым, сказала:
– Татьяна, ты молодец! В твоих стихах чувствуется школа. Кто тебя пестовал?
– Да почти никто до ВЛК! Василий Фёдоров на VII совещании, Фёдор Сухов – больше своими книжками, Освальд Плебейский… Неудобно сказать, но главным учителем в поэзии считаю своего мужа, Василия Макеева. Сейчас вот – Межиров…
– Про Плебейского ничего не знаю, а Макеев как-то на слуху… Он учился в Литинституте?
– Учился в одно время с Рубцовым, Примеровым, Кузнецовым. Чаще всего его печатала «Сельская молодёжь».
– О! Я вспомнила! Это не он плеснул Егору Исаеву шампанское в лицо?
– Большой скандал вышел. Из трёх издательств разом выкинули его книжки.
– А за что плеснул-то?
– Исаев обидел Сухова. Макеев заступился: «А вы сам-то кто со своими поэмами лесенкой?» Тот обозвал Василия щенком. Ну и…
Доброе слово о моих стихах сказал и Скворцов. Сидевшая рядом со мной Услугина потеплела глазами, мол, и я того же мнения. Мелочь, а приятно! В гостиничном номере попросила почитать стихи Макеева. И я долго читала ей в темноте «Не надо плакать о былом», «Оставит мать мне тихий угол дома», «В моей крови течёт степная горечь», «Семь погод» и всё, что приходило на память.
– Прекрасно! Прекрасно! Какой поэт! И явно недооценённый… – восторгалась Галина, проливая бальзам на мою душу.
– Почему недооценённый? Все его знают… Ну, пусть не все, но поэты современные знают. Василий совсем ведь молодой, на год старше меня. Он шесть лет был самым молодым членом Союза писателей СССР, – повторяла я свой горделивый аргумент в его пользу.
– А с кем он был особо дружен, когда жил в Москве?
– С Рубцовым, с Примеровым, с Сашей Третьяковым, с Борей Шишаевым, с Геной Фроловым, да со многими… Лариса Тараканова с ним училась, Таня Смертина. Озорничал он ужасно, но его любили. Да я же, по-моему, называла их Римме Казаковой? Вы же рядом сидели! Не прислушивались? О макеевских проделках многое можно рассказать. Тут ещё и такое дело: он же мальчишкой был на своём курсе, старшие часто его подначивали, но и защищали, если в общаге поднималась мордобойная свара.
