— Знак шабиры сделан из живой стали. Из неё делают тренировочные ножи. Тогда раны не воспаляются и быстро заживают.
— Это всё-таки татуировка, — приуныла Малика.
— У мужей-вестников грубый рисунок, а этот знак носили Ракшада и Джурия. — Хёск перевернул пластину; изнутри она была усеяна тончайшими, как волоски, иголками. — Будет очень больно. Это может вызвать болевой шок. Выпей зелье.
— Я усну?
— Тебе всё покажется сном.
Ей уже давно всё кажется сном. В голове шум, люди в тумане, пол качается, стены изгибаются волной, во рту до тошноты сладко.
— Я потерплю. — Малика сглотнула ком в горле. — Знак будет чёрным?
— Ты же не воин.
Открыв баночки, Хёск принялся смешивать в плошке краски. Время от времени обмакивал в них кисточку и наносил смесь Малике на запястье. В итоге остановился на золотисто-бронзовом цвете.
— Прижми руку к столу вверх ладонью. — Приложив кружевную пластину к кисти, раздвинул Малике пальцы. — Так и держи. Если дёрнешься, знак исказится.
Произнося заклинания на древнем языке, убрал пластину в сторону и принялся втирать краску в ладонь.
Иштар сел рядом с Маликой, обхватил её за плечи и зашептал, касаясь губами чаруш:
— Мы не здесь. Мы на вершине горы, залитой солнцем. Наши тела остались в тёмной долине, и нам всё равно, что с ними происходит. Слушай меня. Слушай, и я помогу тебе справиться с болью.
9. ~ 9 ~
Адэр проводил дни в архиве, читая воспоминания очевидцев времён правления Зервана. Вечером уходил со стопой бумаг, утром приходил с покрасневшими от недосыпа глазами. Слуги приносили обед и ужин в читальный зал, расположенный по соседству с вотчиной летописца. Адэр и Кебади ели молча. После трапезы сидели в задумчивости, держа в ладонях горячие чашки с чаем.
В архиве было холодно, однако воздух, пропитанный запахом бумаг, оставался сухим: строители замка позаботились о хорошей вентиляции. Адэр не замечал холода, вниманием завладели документы, готовые от старости рассыпаться в пальцах. И то, что он читал, вынуждало кровь быстрей бежать по жилам.
Как-то ему попался документ, написанный на незнакомом языке. Решив попросить Кебади помочь с переводом, Адэр протянул ему бумагу и вздрогнул от прикосновения ледяных пальцев. Присмотрелся к летописцу. Сквозь вытянутые петли вязаной кофты виднелся балахон, в котором старик ходил летом. Шарф из овечьей шерсти выкатался из-за множества стирок. На бледном лице углубились морщины. Плотно сжатые губы подрагивали.
— Кебади, ты замёрз?
— Я привык.
Адэр накинул ему на плечи свою куртку:
— Я прикажу соорудить здесь печку.
Кебади глянул поверх очков:
— Хотите сжечь архив?
Через час стол летописца окружали железные ящики с раскалёнными углями. Когда самодельные печки остывали, слуги меняли их, не забывая подсовывать один тёплый ящик Кебади под ноги.
— Вы меня балуете, ваше величество, — кряхтел он и, потирая нос, прятал под рукой улыбку.
Адэр за всю свою жизнь не читал столько документов, сколько прочёл за эти несколько дней. Прежде история его мало интересовала. Сейчас он проживал жизни незнакомых людей, видел, мыслил и чувствовал, как они. Отложив очередной рассказ очевидца, с горечью произнёс:
— Неудивительно, что народ ждёт законного правителя.
Кебади снял очки, взял фланелевую тряпочку:
— В пророчество Странника верят ветоны, ориенты, климы и моруны. Другим народам всё равно, кто ими правит. Лишь бы их не трогали.
— Это ещё хуже. Народ, безразличный к судьбе страны, — наибольшее зло.
