– Естественно, – говорит мне проверяющий. – Это мой хлеб.
– Тогда вы должны знать, что к любому неглобальному утверждению можно подобрать такую систему Базовых Ценностей, что в рамках данного базиса, ваше утверждение всегда будет ложно.
– Уточните, раз уж вы начали эту тему.
– Уточняю. То, лгу я Вам или нет, целиком определяется теми критериями истинности, которые Вы сами избрали в качестве базиса. И тут получается так, что Вы, если захотите, всегда сможете уличить меня во лжи, выбрав соответствующим образом критерии того, что есть ложь по данному конкретному вопросу.
– Такое поведение называется жульничеством! – его голос содержит теперь раздражение. – И оно, смею вас уверить, не практикуется среди служащих того отдела, сотрудником которого я являюсь.
– О! Не принимайте близко к сердцу. Это не оскорбление. Это только теория.
– Понимаете, ммм, – смотрит в бумагу, – Севастьяна, Вы были бы во всем абсолютно правы, если бы речь шла о неглобальных понятиях… Скажем, что-нибудь вроде «легкомыслие». Я неспроста задаю Вам немодальные переменные. Любовь, семья, ревность… Эти понятия фундаментальны. Не варьируемы, или, как еще говорят, немодальны. И они так же не обращаемы, то есть, у них нет собственных инверсий. Например, у любви.
– Да, я знакома с теорией. Как-никак я одна из авторов.
– Вы? Отлично! Ненависть, например, не есть инверсия, или отрицание любви, а является самостоятельной немодальной и при этом глобальной константой психики любого нормального человека.
– Поэтому ненавидеть и любить можно одновременно.
– Именно! Вы меня понимаете. Очень хорошо.
– Хорошо, – вторю ему я, делая мысленно весьма приличных размеров глоток «Кьянти» и снова припадая ртом к воображаемому мундштуку кальяна.
– Продолжим? Если хотите.
Дознаватель слегка поджал губы, не отводя от меня взгляда.
– Что ж… ненависть?
– Я вот только одного не пойму, – я снова обрываю наш диалог, деловито рассматривая свой когтистый маникюр радикально черного цвета. – На что вам мои ответы, если лямбда-точки моего лица и так выдадут все мои реакции?
Проверяющий явно взбешен, но при этом держится очень достойно. Ничего. Я не таких заставляла рыдать и биться в конвульсиях.
– И все же, ненависть? – сквозь зубы выдавливает он из себя, и я с трудом подавляю жгучее желание развернуть к нему то маленькое настольное зеркальце, что стоит от меня по левую руку.
– Хотите знать мое мнение по поводу Вашего последнего вопроса?
– Пожалуй, нет, – сухо отвечает проверяющий, почти не открывая рта. – Меня уже не интересует ваше мнение.
– Тогда что?
– Только первичные реакции. И я их уже получил.
– Хорошо.
– Последний вопрос.
– Слушаю вас.
– Власть?
(…Я чувствую, как за спиной распускаются крылья. Они все, все до единого, всегда задают мне этот вопрос, и я точно знаю, что должна на него ответить. Обмануть проверяющего человеку невозможно. Но мне это удается постоянно, поскольку в силу совершенно никому непонятных причин, мои реакции отличаются от человеческих.
Отсутствие личностных связей с внешним миром – вот та цена, которую ты должен заплатить за возможности, получаемые тобою тут, в Вечности. Но мне, в отличие от других агентов, не смогли заблокировать память о семье. А я об этом не рассказала. Тогда, много-много сотен лет назад… И теперь, каждые тридцать тысяч субъективных лет, я вынуждена юлить и изворачиваться, пытаясь ускользнуть от карающей длани наших доблестных проверяющих. Да, я точно знаю, что ему ответить.
