Встреча развеяла на какое-то время продутую антарктическими ветрами дружбу, и Васька Прозрачный спускался по трапу один, ибо никто его не встречал и не мог встречать.
Полтора года полярной жизни сделали жёстче его лицо, исчезла деревенская его припухлость, и тем более выделялись глаза его, наполненные изумлением перед миром.
Зимовка и антарктическая работа убрали лишнее и оставили основное.
Он успел загореть во время перехода через тропики, успел «прибарахлиться» во время захода в Танжер и Касабланку, и теперь это был загорелый крепыш Васька Прозрачный в сногсшибательном костюме, плащ через руку, в другой чемоданчик, – всегда он был лёгким, не отягощённым собственностью человеком.
Он растерянно покрутился среди обнимающихся, целующихся, тараторящих людей и пошёл к выходу.
– Вась, Василий! – крикнул ему вслед бородач, обнимающий за плечи старушку-маму. Но Прозрачный сделал вид, что не слышит.
Он остановил такси. Сел на переднее сиденье рядом с водителем.
– Поедем в аэропорт.
Пожилой таксист окинул его привычным взглядом, тронул машину с места.
– С Антарктики?
– Оттуда.
– И в Ленинграде задержаться не хочется?
– Ещё вернусь, – широко улыбнулся Васька. – Кореш у меня из связи ушёл. Найду и вернусь вместе с ним.
Он вытащил из кармана шикарные сигареты, вздохнул и спросил:
– «Беломорчика» не найдётся? Фабрики Урицкого.
Шофёр протянул пачку «Беломора».
– Возьми себе!
От Васькиных сигарет шофёр отказался:
– Ты это тоже оставь. Оставь при костюме. Такой костюм требует.
– Механик Лев Клавдиевич уговорил. Ты, говорит, должен быть современным человеком, Прозрачный. Ты, говорит, на переднем фронте науки.
Васька сидел у Никодимыча.
– Писал, – сказал Никодимыч. – Писал и теперь пишет.
Он достал с книжной полки какой-то толстый научный том. Мелькнула надпись: «Никодимычу от верного ученика».
В томе были запрятаны замызганные конверты.
– От Лены прячу, – пояснил Никодимыч. – Она тут уборку по временам затевает.
– Так, – сказал Васька. – А прятать зачем?
– Он ослеп. Совершенно ослеп. Преподаёт географию за полярным кругом. Он, видишь ли, убеждён, что Лене лучше забыть про него.
– Понятно. – Васька налил в рюмки ещё коньяка.
Они сидели по-домашнему в тесной комнате Никодимыча и толковали, положив локти на стол.
– А вы как считаете? – спросил Прозрачный.
– Я ведь уже не тренер. Ушёл. Решил, что взгляды мои устарели. И потому не могу вмешаться. Может быть, если бы я раньше ушёл, Сашка бы не ослеп. Хотел я красиво уйти с горнолыжного горизонта. Оставить после себя.
Васька отодвинул свою рюмку и встал.
– Вот что, я их сведу. Разлетелись шестерёнки, но я их сведу.
– Как? – спросил Никодимыч.
– Отпуск четыре месяца. Денег хватит. Я её в мешок посажу и…
– А надо?
– Не знаю. Я не умом. Я движением души буду действовать. Где адрес Лены? И какой к ней подход?
– Никакого, – сказал Никодимыч. – Скажи, что адрес Сашки тебе известен. Билет помоги купить.
– Я сам с ней полечу. Для присмотра за этими дурачками.
– Таких девушек нет, Вась, – сказал Никодимыч. – Или очень немного.
Васька накинул пиджак, висевший на спинке стула. Затянул распущенный галстук.
– Девятая специальность, – пошутил он. – Васька в качестве свата.
Берег
…Море входило здесь в берег широкой бухтой. Сашка сидел на поросшем травой обрывчике. За спиной с косогора шла дорога, и по дороге пыльно катили грузовики. Солнце садилось. Сзади подошёл тот самый конопатый парнишка с выбитым зубом.
