– А маменька?
– Идите, Николай Ильич, как она придёт в себя, я вас кликну. Всё, граф, будет хорошо.
«Господи! – сокрушаясь, подумал Николенька. – Неужели и в других семействах такие же баталии или только у нас? Хорошо хоть, папенька отъехал, а то, чего доброго, он прислушается к стенаниям маменьки и решит повременить отправлять меня на службу». Радостное настроение улетучилось, и граф, не замечая яркого летнего солнца, которое залило его комнату, лёг на диван и, прикрыв глаза, попытался задремать.
– Николай Ильич! Вас маменька зовёт.
– Как она, Гашенька?
– Всё хорошо!
– Маменька! Разве можно так расстраиваться? Вы нас так напугали! Помилуйте, не я первый, не я последний ухожу защищать Отечество, – входя в комнату графини, произнёс сын.
– Я, Николай, всё понимаю, но вы же знаете, что недавно мы схоронили твоего старшего брата Илью!
– Да он, маменька, заболел и умер дома.
– Поэтому я и волнуюсь за вас, Николя!
– Всё, маменька, будет хорошо!
– Чего хорошего, чего хорошего?! – вновь впадая в истерику, вскрикнула графиня.
– Маменька! Почему вы меня раньше времени хороните? – удивляясь своей твёрдости, громко произнёс Николенька и, покраснев, стремительно выскочил из комнаты.
Увидев разволновавшего сына, графиня, словно очнувшись, прошептала:
– Господи, правда, не я одна. Чего же я беснуюсь?
И, перекрестившись, решила об отъезде сына больше не заикаться.
– Николенька уходит в армию, и мы должны его достойно проводить! – произнёс вернувшийся Илья Андреевич.
– Да-да, – прошептала графиня, и снова слёзы градом потекли по её щекам.
– Ну-ну, Пелагеюшка, успокойся. Сейчас нам с тобой надо проявить особенную выдержку, чтобы наш сын спокойно ехал на поле брани!
– Вы правы, Илья, я постараюсь!
– Вот и славненько! – И граф направился в кабинет отдать распоряжение по подготовке проводов сына.
Через несколько дней в доме графа Толстого в Кривом переулке собрались гости. Разговор шёл о вой не, которую Бонапарте начал против России. Первый тост подняли за новоиспечённого воина, пожелав корнету стать скорее поручиком, а лучше всего – капитаном. Николай Ильич покраснел, вспомнив, как отроком он сидел между генералами Горчаковым и Багратионом, а главное, как тогда он опростоволосился на охоте, упав с лошади. И поэтому сейчас помалкивал, внимательно слушая говорящих.
– Прав был генерал Багратион, желая первым напасть на французов, – с уверенностью произнёс генерал-губернатор Москвы граф Ростопчин.
– И уже бы русская армия была в Париже, – с иронией заметил князь Голицын.
– Нет, Фёдор Васильевич, не в Париже, но и к нам они бы не посмели сунуться! И посмотрите, вой на идёт не первый день, и, как мне известно, пока мы отступаем!
– Правильно! У Бонапартия сколько штыков – не счесть. А у нас и половины того не наберётся, – заметил князь Воейков.
– Вы неправы, господа хорошие. Александр Васильевич Суворов побеждал неприятеля не числом, а умением, – не сдавался Ростопчин.
– Так то Суворов, а где он?
– Его нет, но остались его соратники и ученики!
– Это кто же?
– Как – кто? Генералы Милорадович, Багратион, Горчаков и другие…
– Я слышал, что генерал Андрей Иванович Горчаков был под судом и отстранён императором от командования? – поинтересовался Голицын.
– Всё может быть, но в такое время каждый генерал на счету, и думаю, что он уже в строю, – с уверенностью произнёс граф Ростопчин.
– Однако, друзья, сейчас мне хочется поднять тост. За нового воина, моего любимого сына Николая. Я верю в победу русской армии. И чтобы мой сын с викторией возвратился домой. Ура!
