– В этом, сестра, у меня сомнений нет, но я не желаю отдавать её в лапы своему сынку. – А про себя подумала: «Кобелю ненасытному!»
Она хотела было рассказать Татьяне о любовных похождениях Валерьяна, но язык не поворачивался открыть истину. А в глубине души закралась мысль: «А что, если и правда женить его на Маше? Может, и угомонится, хотя вряд ли».
Татьяна, захваченная этой идеей, спросила у племянницы:
– Машенька, как ты думаешь, если Валерьян предложит тебе выйти за него замуж, согласишься или нет?
– Мне, Тюнечка, так хорошо и уютно с вами, век бы не расставалась, поэтому мне всё равно.
– Я не поняла тебя.
– Замуж выходить рано или поздно надо.
– Но тебе нравится Валерьян?
– Я, Тюнечка, пока этого не ведаю, может быть, и да, но больше всего я люблю вас и тётю Элизу. Этого мне достаточно.
Ёргольская была тронута этим ответом, при этом снова подумала, что Машенька даже замужем останется при ней.
«И у меня будет свой угол, куда я без страха смогу приткнуть голову!»
А тем временем Валерьян не оставлял мысль жениться на Маше и всё настойчивее атаковал маменьку, требуя её согласия, так как чувствовал, что юная графиня примет его предложение.
В 1847 году маменька наконец согласилась. Осенью состоялась свадьба, и Маша стала женой Валерьяна.
На следующее утро в дом пришёл управляющий Воробьёв. Прежде чем войти в дом, он раскурил трубку, присев на одну из скамеек. Хотя он и пытался держаться уверенно, его волнение было заметно. Временами судорога пробегала по лицу. Накануне он немало выпил и сейчас пытался залить тот жар, который обжигал его грудь. Наконец, поднявшись и перекрестившись, он вошёл в сени, поприветствовал камердинера Фоку Демидовича и попросил доложить о себе госпоже Юшковой. Полина сидела в кабинете с Ёргольской и знакомилась с последними поступившими бумагами и документами.
– Доброго здоровья, ваше сиятельство!
– Как наши дела, Пьер? – поинтересовалась Пелагея Ильинична.
– Как будто всё порядком, ваше сиятельство! – скороговоркой ответил он.
– Я этого не заметила, – сухо произнесла она, сурово глядя на него, и, не дожидаясь ответа, продолжила: – Большинство окон в доме не помыты, даже мебели в некоторых комнатах нет. Как вы посмели всё разбазарить?
– Ваше сиятельство, Пелагея Ильинична, вы же сами приказали большинство мебелей переправить в Казань. Я так всё по вашему распоряжению и выполнил.
– Скажите, Пьер, я недовольна тем, что некоторые крестьяне сидят в кутузке, и за каждого из них требуют выплатить семьсот пятьдесят руб лей потому, что они торговали вином.
– Я с этим вопросом, графиня, ваше сиятельство, уже разобрался. Большинство денег внесено, другие вот-вот заплатят.
– Хорошо, скажи, пожалуйста, все ли свидетельства получены под залог наших деревень? И учти, очень скоро надо будет составлять раздельные акты между братьями и сестрой, и тут должно быть всё в порядке.
– Да-да, я это помню, и всё будет выполнено, – подобострастно смотря на графиню, произнёс он.
– Я сегодня рано утром прошла по территории усадьбы и увидела следы разрушения и запущенности: беседка подгнила и покривилась, во многих местах заметны вырубки в лесу. Как это объяснить?
– Мои люди в лесу только производили чистку сухостоя, также мы убрали старые и больные деревья.
– О чём вы, Пётр Евстратович?! – не выдержав его наглой лжи, воскликнула Ёргольская. – Полчепыжа
