Туанетт. Том 2 - страница 20

– Тётенька, душенька, поймите, как так можно? Я для них ничего не значу!

– Ты о чём, мой друг?

– О том! – чуть ли не вскричал он. – Я уже больше года общаюсь, наблюдаю и пытаюсь понять их крестьянские души, желаю войти в их жизнь и помочь им, а они меня игнорируют.

– Ну, это ты, Леон, преувеличиваешь!

– Как, тётенька, преувеличиваю? Вы же помните, я днями сход мужиков устроил и спрашивал, кому что нужно. Всё записал.

– Да-да, ты мне говорил.

– И что же вы думаете? Сегодня с утра пошёл в деревню. Захожу в одну избу – и скажу: у меня хлев чище и надёжней, а дом Юхванки того и гляди обвалится. Весь на подпорках, вот-вот рухнет! А он просит у меня несколько лесин, чтобы новую подпорку соорудить. «Тебе, – говорю, – мил человек, новый дом строить надо». А он мне в ответ: «Ничего, подопру и в этом ещё поживу!»

– А староста об этом знает? – спросила Туанетт.

– Да, разумеется, но больше меня поразил другой молодой негодяй. Извините, я его по-другому величать не могу.

– Что же он сотворил?

– Ему старуха мать отдала налаженное хозяйство. Как мне рассказал староста, дом у них был полная чаша. Сынок принял хозяйство, женился, нарядил жену, а сам вместе со своей молодухой взвалил на матушку всю тяжёлую работу. Ей бы на печи лежать и калачи с кашей есть, а она в семьдесят лет, шатаясь, работает за двоих. Совести у них ни грана нет. Староста мне говорит, что постращать его надо, а это значит: выпороть на конюшне. Беда ещё в том, что он все деньги прогуливает в кабаках и от работы отлынивает. А мать голодная сидит!

– Но ты, Леон, дал бы ей немного денег, – посоветовала тётенька.

– Я, разумеется, дал три рубля, но боюсь, что сынок отнимет. А главное, когда я стал говорить ему о том, что мать уважать надо, он кивал мне, но по глазам вижу, что он не собирается менять свой образ жизни. Понимаете ли вы психологию крестьян и их жизни? Я совсем не понимаю.

Лев сидел такой понурый и, кажется, совсем забыл о еде.

– Верите, Туанетт, я поставил для себя огромную задачу самообразования, а сумел выполнить её меньше чем наполовину. Видимо, брат Сергей прав в том, что я пустяшный малый!

– Не говори, Леон, ерунды. Ты ещё молод, и не всё сразу получается! Ты же не сидишь сложа руки, а трудишься. Я верю, что всё у тебя получится!

Пожалуй, эти полтора года были для Ёргольской относительно спокойными и радостными. Большую часть времени она проводит в Ясной и знает, что у Маши уже двое детей. Николай в армии на Кавказе. Митя в своём имении Щербачёвке или в Москве. Серёжа нигде не служил и свою красавицу цыганку Машу не оставил, но и особо не распространялся о ней. А Леон продолжал хозяйствовать у себя в имении. Иногда Лев показывал Туанетт дневник, в котором строил грандиозные планы самоусовершенствования, и очень сокрушался, что много намеченного не сумел осуществить.

Постоянно занимаясь музыкой, он просил её сесть вместе с ним за инструмент, и они играли в четыре руки. Лёва сильно переживал, если сбивался с такта, стремился отработать досконально каждую музыкальную пьесу. Изучая юридические науки, он сажал её рядом с собой, читал тот или иной параграф, объяснял ей, что многие законы не поймёшь для кого написаны.

– Но писали учёные люди! – возражала она.

– Написать всё что хотите можно, но всегда необходимо учитывать обстоятельство и время, в которое живёшь, а получается, как говорят: что написано пером – не вырубишь топором. А вырубать необходимо, ибо жизнь не стоит на месте!