Туанетт. Том 2 - страница 25

– Прости, батюшка, что принимаю тебя по-домашнему, – произнесла пожилая графиня. – Скажи мне, как поживают твои тётушки?

– говоря откровенно, сам не знаю. Из Ясной я уехал в Москву осенью 1848 года. С тётенькой Татьяной с тех пор нахожусь в переписке, а о тётеньке Юшковой вообще ничего не знаю. Слышал, что Владимир Иванович с тётенькой Пелагеей разошёлся и теперь она скитается по монастырям.

– Что так?

– Право, не ведаю, что-то казанская жизнь её не устроила, и она уехала.

– А почему с Татьяной в Ясной не живёт?

– Характер у старушки сложный.

– Насчёт характера я с вами, Лев, полностью согласна. Она и в молодости любила настоять на своём, а это не всем по душе. А как братья?

– Николенька служит в армии на Кавказе, а мы пока бездельничаем.

– Надо когда-то и побездельничать: молодость быстротечна, – с грустной улыбкой заметила графиня. – Моя младшая, Александра, с отрочества вся в заботах, а уж о старшей, Елизавете, и говорить не приходится. Обе служат фрейлинами во дворце. Вижу их крайне редко. Бывает, заскочат на минутку – и опять на пост. Рада бы тебя с ними познакомить, но сама не ведаю, когда они у меня появятся.

Льву импонировало, что она не стала пенять ему, что он без дела оказался в Петербурге. Накормив гостя и ещё поговорив немного, предложила ему иногда заглядывать на огонёк.

– Может, Бог даст, и с Александрой столкуешься, она дева умная.

Толстой поблагодарил её за добрые слова и в будущем обещал по возможности навещать.

Встретил в столице Лев и друзей детства Иславиных. Костенька стал его постоянным сопроводителем в Петербурге. Он имел пристрастие к аристократическому обществу, помня, что его мать была урождённая графиня Завадовская, а бабка – графиня Апраксина. Поэтому и кстати, и некстати упоминал об этом. Учился он на первом курсе в университете, на юридическом отделении, а главное, всех знал и везде был принят за своего. Взяв опеку надо Львом, он пытался внушить ему, что перед сильными и важными господами незазорно даже встать на колени.

– О чём ты, Константин? Я дворянин и граф и никогда не только не совершу этого, но и в мыслях не намерен этого делать.

– Если хочешь достичь вершин власти, то должен быть с ними предельно любезен! К тому же они аристократы.

– А я, – в запальчивости воскликнул Лев, – я не меньше их аристократ и по привычкам, и по положению, и по рождению! Я аристократ, потому что вспоминать предков: отца, дедов, прадедов моих – мне не только не совестно, но и всегда радостно!

– Ладно, Лев, не расходись, я же желаю тебе добра и хочу помочь определиться тебе здесь.

– Я такое добро не приемлю, и постарайся не поучать меня.

В одной аристократической компании Лев увидел маленького человечка в тёмном фраке с портретом государя, украшенным алмазами, в петлице.

– Кто таков? – простодушно поинтересовался Лев, указывая глазами на присутствующего тщедушного господина.

– Что ты, Лёва, это министр по иностранным делам Карл Нессельроде, любимец императора.

– И вот перед таким пигмеем ты советуешь склонять голову? Уволь, уволь, – с сарказмом заметил Лев.

Толстой стал часто бывать у Прасковьи Васильевны. Как-то её гостем был профессор Никитенко. Он говорил о положении дел в университете, в частности о том, что некоторые профессора ратуют за отмену на юридическом отделении таких предметов, как русская словесность, история и философия.

– Наша молодёжь, – заявлял он, – и так не умеет правильно излагать мысли по-русски, а если сократить эти важные дисциплины, они, по сути дела, останутся неучами с университетским дипломом.