Туанетт. Том 2 - страница 4

– Вы, Митя, не так меня поняли, я люблю и забочусь о вас, – с трясущимися губами тихо возразила она.

– Не лгите, мы вам совсем не нужны, и вы для нас чужая, – обдав её испепеляющим взглядом, громко заявил он.

Она ещё больше побледнела, заметив, что этот громкий, неприятный разговор произошёл на людях. «Завтра вся Казань будет обсуждать этот инцидент», – со страхом подумала Юшкова.

Вечером об этом узнал и её муж, Владимир Иванович, который не преминул уколоть её:

– Что, любезная жёнушка, получила оплеуху от Мити? Не я ли вас предупреждал, что их надо было оставить дома? Но вам всё нипочём. Как вы не поймёте, они сироты, к ним нужен особый подход, а вы им не владеете!

– Я смотрю, что вам радостно, – со злобой в голосе произнесла Юшкова, – что вашу жену оскорбляет какой-то мальчишка, и вы даже не делаете попытки защитить меня!

– Вы правы, Пелагея, ибо я вас с первой минуты предупреждал, что их сюда привозить не надо. Вы же меня не послушали, а теперь мешаться в ваши отношения я не желаю.

Юшкова была не готова к такому повороту событий, и тут до неё дошло, что в первую очередь она обездолила детей, до которых ей истинно не было никакого дела. Она неспособна к самоотвержению. Не имея детей, думая только о житейских радостях и удовольствиях, вращаясь в кругах большого света, Пелагея страстно хотела блеснуть добродетелью и наказать безродную кузину. Она легла, пытаясь забыться, но стоило ей прикрыть глаза, как в ушах звучало оскорбление Мити и виделся презрительный взгляд Сергея. Ей докладывали, что Маша постоянно плачет, а Лёва грустит. Хорошо, что старший брат успокаивает их, рассказывая по вечерам всякие небылицы. Запали ей в душу и жестокие слова мужа, что она такая же бездушная, как родная маменька, которая после смерти невестки не позволила сыну жениться на Ёргольской, хотя он продолжал её боготворить, но в результате страдают дети, которые сейчас спокойно жили бы у себя дома, и не было бы этого безобразия. Когда же к ней как к опекунше стали поступать различные финансовые документы и счета, она вынуждена была обратиться к Ёргольской, так как сама в этом совершенно не разбиралась.

Лёва был буквально обескуражен тем, что здесь, в Казани, родная тётенька Полина живёт не с ними и они теперь сами по себе. Лёва вспомнил ловкого и смелого форейтора отца, Митьку Копылова. После смерти папы он, отпущенный на оброк, щеголял в шёлковых рубашках и бархатных поддёвках, и богатые купцы наперебой приглашали его к себе на большое жалованье. Но стоило старшему брату Ивану уйти в солдаты, как отец вызвал сына к себе, и он теперь выполняет всю тяжёлую работу и не ропщет. «Роптать и мне не к лицу, тем более что Николенька вечерами не покидает и, как наседка, опекает нас. Да, он по-настоящему любит нас, и если мне, паче чаяния, станет очень плохо, я могу разбудить его и поговорить с ним о своей беде. Не побегу же я среди ночи к тётеньке Полине рассказывать о своих думах, да и говорить мне с ней сейчас не захочется». С такими тяжёлыми мыслями он уснул.

Приехав в Казань, старший брат Николай стал внимательно присматриваться к тётеньке Полине. Он понял, что с мужем она живёт не очень дружно и временами Юшков старается избегать её. Главное кредо Полины Ильиничны – светская жизнь и необузданные эмоции: «Я хочу!» Только сейчас Николай понял последние слова покойной тётеньки Александры: «Воздержитесь писать Полине о моём уходе». «Необходимо было мне самому поехать в Казань и объяснить тётеньке Полине, что забирать детей из дома не надо». Ему вспомнилась любимая поговорка отца: «Семь раз отмерь – один раз отрежь!» А теперь махать кулаками было поздно.