– В своей норе и хорёк хорош!
– Какой же это хорёк? Это же настоящая белка! – воскликнула радостно Маша.
– Правильно, которая грызёт орешки, тем более что в этих орешках все скорлупки золотые.
Дети обернулись. Перед ними уже стоял ряженый на ходулях с мешком за плечами. Он вмиг приблизился к ним, снял с плеча мешок и весело крикнул:
– Принимайте дары к Рождеству, я перед вами стою наяву!
Сергей, не веря своим глазам, резко крутанулся и чуть не упал. Митя с Лёвой с нескрываемым восхищением смотрели на скорохода, а Маша даже присела на корточки от удивления. Остановились и некоторые прохожие, наблюдая за происходящим. Заметив, что толпа увеличивается, ряженый мгновенно передал большую коробку Николаю и так же внезапно исчез, как и появился.
– Николя, что это? – удивлённо глядя на старшего брата, поинтересовалась Маша.
– Вернёмся домой и посмотрим, – сам как будто не понимая, что произошло, ответил старший брат.
– Мне кажется, – всё ещё сомневаясь в происшедшем, проговорил Сергей, – что здесь какой-то розыгрыш.
– Какой же вы, братец, недоверчивый.
– Но мы же не знаем, что в этом коробе!
Возвратившись домой, Николай открыл его, вынул куколку, вручил её сестре и порадовался, увидев её прежнее детское выражение, по-настоящему ту самую жизнерадостность, которая была ей присуща. С момента переезда в Казань взгляд её стал какой-то отстранённый и, общаясь с братьями, она стала не по-детски сурова и сдержанна. Даже в момент встречи тётушка Полина, увидев её, мгновенно стёрла сладкую улыбку и просто поприветствовала её.
Николенька вручил детям несколько книг. И если Лёва воскликнул от восторга, прочитав название «Чёрная курица» Погорельского, то братья к книгам отнеслись сдержаннее. Больший восторг был в тот момент, когда старший брат вручил им почти настоящие сабли и маски, и тут же завязалось настоящее сражение и беганье по всем комнатам.
Наступал 1842 год. В этом большом незнакомом городе имелось всё. Дети были сыты, обуты и одеты, но не было дорогого человека, который бы сумел их приласкать и приголубить. В будние дни за занятиями время для Лёвы пролетало незаметно. Но стоило приблизиться праздникам, как какая-то тоска наваливалась на него, он стремился где-нибудь уединиться и начинал вспоминать тётушку Туанетт, с которой было так тепло и уютно. «Бывало, – про себя вспоминал он, – забежишь к ней в комнату, она сидит с книжкой, отложит её в сторону, возьмёт со столика и достанет из одной из скляночек какую-нибудь сладость. Сосёшь конфетку или кушаешь печеньку, и уютно и сладко на сердце, и даже в классы идти не хочется. А сколько задушевных бесед было с ней, и не счесть».
Сейчас сидеть одному в пустой комнате было жутко грустно. Именно тут он чувствовал своё сиротство. Николенька ушёл в гости. Сергей с Митей были заняты своими делами, да и беспокоить их плохим настроением не хотелось. Тем более что недавно Сергей сказал: «Пора, Лёва, перестать нюниться, тебе уже четырнадцатый год бьёт, так будь самостоятельным человеком!»
«А может быть, мы неправы и зря заподозрили тётеньку Полину в том, что мы ей не нужны? И это просто наше воображение?» Он быстро оделся и пошёл к ней. Дворецкий, узнав его, беспрепятственно пропустил. Вой дя в гостиную, он увидел, что Полина Ильинична с большим увлечением переставляет в гостиной мебель.
– Нет, я же вам объясняю, – с долей раздражительности командовала она, – этот диван надо поставить в правый угол, чтобы я могла смотреть в окно!
