Моя мать, наконец, была счастлива. Жозефину отец называл племянницей, и я долгое время полагала, что она, в самом деле, моя кузина – до тех пор, пока моя старшая сестра Мария не открыла мне правду.
Мария была старше меня на двенадцать лет. Она родилась уже во Франции, в Париже, в жаркий летний день, наполненный запахами цветов, пыли и грязной воды Сены. Мама все еще не могла поверить своему счастью – что она вновь единственная женщина в жизни Мануэля, – много молилась о нем, о своих детях, о дочери Луизы, о самой Луизе, а потому сестра получила самое католическое из всех возможных имен – Мария, – которое носила и мать-настоятельница монастыря, где мама выросла.
Обе девочки – и Жозефина, и Мария – унаследовали талант отца, да и мама не думала с рождением детей бросать пение, так что в доме постоянно звучала музыка. Образ жизни мы вели поистине цыганский, кочевой, постоянно переезжая с места на место. Через несколько лет пребывания в Париже двинулись в Италию, застряли в Неаполе, где папа встретился с Джоакино Россини и очень подружился с ним. Потом снова была Франция, где отец пел в Парижской опере, а затем – Англия, Лондон, где у отца были длительные гастроли. В какой-то момент отец решил, что достаточно повидал старый свет, и мы всей семьей, с поистине цыганской бесшабашностью и авантюризмом, отправились покорять неизведанную землю – Америку.
Мне было четыре года, и я, как любой ребенок, принимала этот образ жизни как нечто само собой разумеющееся. Я любила мать и сестер и боготворила отца, я любила песни, которые они пели, и знала наизусть все оперные партии. Порой, когда дела шли хорошо, отец, расхаживая по комнате, распевал арию из «Дон Жуана», был весел, сажал меня на колени и рассказывал разные удивительные истории о своей юности. Если же дела шли плохо, денег не хватало, он мог надолго замолчать. Тогда все мы, включая маму, старались не попадаться ему на глаза – отец мог накричать на нас ни с того ни с сего, и даже ударить, и только мне обычно удавалось избежать наказания или его странных воспитательных мер.
Чем дальше, тем чаще родители ссорились, и, хотя дела шли неплохо – кажется, мы тогда порядочно заработали, – в Нью-Йорке наша странная оперная труппа надолго не задержалась. Отец решил предпринять новое путешествие – на этот раз не очень далеко, в Мехико, а затем, несмотря на Гражданскую войну, выдвинул самую безумную из своих идей – перейти через горы до морского порта Вера Круз на Мексиканском заливе, чтобы оттуда отплыть во Францию.
Мама понимала, что это абсолютно безумная затея, и пыталась убедить его вернуться в Нью-Йорк, но он всегда умел уговорить ее, и мы начали наш путь в триста миль. Все деньги отец перевел в золото и нанял солдат охранять нашу маленькую экспедицию.
Я хорошо помню это путешествие. Сказочно прекрасные горы, перевалы, которые мы преодолевали, ущелья, в которых сестрам мерещились опасности, а мне – что-то удивительное и волшебное. Ночи, которые мы проводили под открытым небом, сидя у костра, и как я, уже в полусне, слушала рассказы одного из солдат о войне. Дождь, который как-то лил три дня без перерыва, и, в конце концов, мы спрятались в какой-то пещере, разведя костер и пытаясь высушить нашу обувь. Холод, пробирающийся под одежду, свинцовая усталость, которая наваливалась к вечеру, когда кажется, что больше невозможно сделать ни шагу, и замкнутый, растерянный взгляд отца, который стал понимать, чем оборачивается его авантюра…
