Куда ни кинь, везде клин.
Я поперебирала в памяти друзей-знакомых, которые могли бы помочь мне если не финансово, то хотя бы юридически или советом. Выходило негусто. Разве что узнать у мамы Юлечки, моей подопечной. Хотя некрасиво смешивать работу с личным.
У Люды, нашего арт-психолога, муж вроде в банке работает как раз по ипотеке. Можно к ней обратиться, но тогда придётся объяснять про Игната и развод.
С Людмилой у меня были непростые взаимоотношения. Точнее, я старалась избегать общения с ней. И дело было не только в том, что женщина была достаточно категорична в своих суждениях относительно других людей и жизни в целом, что мне не нравилось. У неё была непростая ситуация в семейной жизни, свидетельницей чего стали я и Алевтина Анатольевна.
Люда, симпатичная, высокая, неглупая женщина, могла сломанным грифелем от простого карандаша нарисовать шедевр, а могла одной фразой отвернуть от общения с собой. Она была убежденной чайлдфри, на детей, занимающихся в нашем центре, смотрела с тщательно скрываемым презрением. Хорошо, что работала она со взрослыми, с родителями этих детей.
— Людмила хороший специалист, — говорила Алевтина Анатольевна. — Но к детям её пускать нельзя.
Почему её не увольняли, я не знаю. К начальнице с расспросами не лезла, пока как-то по осени не произошло одно неприятное событие.
Мы с Алевтиной Анатольевной отправились в небольшую частную галерею договариваться насчёт выставки работ наших ребят. И совершенно случайно стали свидетельницами встречи Людиного мужа с молодой и симпатичной девушкой. Характер их отношений был однозначно не трудовым, а очень и очень личным.
— И что нам теперь делать? — спросила я у начальницы.
— Молчать. Мы ничего не видели, мы ничего не слышали, мы ничего не знаем.
И поначалу я согласилась с Алевтиной Анатольевной. Что мы будем лезть в чужую семью, зачем? А вдруг мы чего-то не поняли, сами придумали. Мы и мужа-то живьём видели пару раз, когда он после корпоративов Люду забирал. Обознаться вдвоём мы не могли, но мало ли? Потом, правда, Люда пару раз жаловалась на поведение мужа, его отлучки и неожиданные командировки. Но не лезть же к ней со старой информацией.
А в конце сентября от меня ушёл Игнат. Ушёл к той любовнице, о существовании которой я и не подозревала. И отношение к Люде и нашему молчанию стало совсем другим.
Со звонком Людмиле я решила повременить. Да и в целом отложила вопрос с квартирой, малодушно надеясь, что как-нибудь решится без меня, но в мою пользу. На внезапное наследство рассчитывать не приходилось, помощи ждать неоткуда, но так не хотелось что-то предпринимать.
Я забралась в самый дальний угол кладовки к стеллажу, на котором хранилась куча ненужного хлама. Но до него никогда не доходили руки. И вот, сидя на полу, окружённая коробами и пакетами, я перебирала вещи, которые по-хорошему надо было бы выкинуть не рассматривая, чтобы не бередить душу. Но я поздно вспомнила, что именно сюда, подальше от глаз, спрятала все мелочи, как болезненные воспоминания, после ухода мужа.
Две большие картонные коробки с фотографиями, где мы с Игнатом счастливые, молодые и весёлые. На природе, на концерте, с друзьями, на отдыхе, в клубе. Мы, мы, мы. Нас много, разных, одетых и не очень, в компании и только вдвоём.
Куда теперь эти кусочки бумаги, которые не несут никакой радости, только боль?
Вот здесь мы отдыхали на Кипре. Летали вместе с семьёй начальника Игната, но всё равно муж находил время и для меня. Возле бассейна мы особенно хорошо получились. А вот этого бомбического лазурного купальника у меня уже нет. Он ещё два года назад болезненно подчеркнул все мои лишние сантиметры. Поэтому я поспешила от него избавиться.
