Гухулы при любой возможности использовали тактику живого щита. Ингара это… сильно напрягало. Он уже вынужден был отдавать приказы стрелять по пленникам. По безоружным. По невинным. Можно, конечно, убеждать себя, что они все равно обречены. Но это самообман. Он должен переустановить для себя границу дозволенного, как сказала когда-то Джионна, и спасать тех, кого в силах спасти. Уметь смотреть на людей не как на людей, а как на средство, ведущее к победе или препятствующее ей – увы, первостепенное качество, необходимое для военачальника. Без этого не обойтись.
Рядом с Городским дворцом на колокольне гулко пробили часы. Ингар, бросив изучение карт, встал с пола. Скоро должен начаться назначенный им военный совет. Слуги принесли вазы с фруктами и сладостями, накрыли маленький столик. Ингар взял поднесенную ему чашку кофе и подошел к парапету. Здания, которые он разглядывал на плане, предстали перед ним в, так сказать, натуральном виде.
Напротив Городского дворца находился главный Храм Небесного Отца с пятью куполами, покрытыми лазурной глазурованный плиткой. Центральный вход был оформлен в виде портала с пилонами по бокам и темно-синим тимпаном, украшенным золотыми звездами. Во внутреннем дворике по периметру шли навесы с резными деревянными колоннами и потолочными росписями. За дальней стеной Храма виднелись тесные ряды полуцилиндрических крыш – семейные саркофаги знати. Некоторые, самые богатые и родовитые, строили себе мавзолеи – с высокими порталами, сплошь покрытыми лазоревыми, синими, золотыми глазурованными плитками, выложенными разнообразными орнаментами.
Кирпичи и изразцы, глазурованная керамика – подражание Хорему и Велгарии. Дома в Лоретто, кстати, у них была элмаденская посуда.
– Сейчас у нас так не строят, – уверял Ханлах Сэйд, один из магистратов, приезжавших в Лоретто, чтобы выступить в Сенате.
Обо всех высокопоставленных элмаденских чиновниках Ингар постарался навести справки. Магистрат был одним из самых богатых горожан, занимался производством керамики, выращивал тутовых шелкопрядов и владел шелкомотальными мануфактурами. Сэйд заметил, что Ингар заглядывается на местную архитектуру, и устроил ему прогулку по городу с подробными пояснениями. Вообще-то, Ингара больше интересовало состояние укреплений, а не керамическая облицовка и декор, но возражать он не стал.
– Мы перешли на другой стиль и другие материалы, начали использовать больше дерева, известняка и мрамора, – рассказывал магистрат. – Изразцы, порталы, гофрированные купола – наследие тех недолгих времен, когда Элмаден был столицей империи, давно распавшейся.
Ханлах Сэйд отвел Ингара в самый большой и богатый мавзолей. Снаружи – сплошная глазурь, изнутри же все было покрыто золотом. В центре, на возвышении, стоял саркофаг – тоже золотой и, к удивлению Ингара, незакрытый. В нем лежал древний правитель – как водится, великий завоеватель, милостивый и справедливый, усмиритель непокорных, искоренитель зла и неправды и прочее. Лежал в виде вполне прилично сохранившейся мумии.
– Его звали Барсан Сэади, – пояснил магистрат. – Он родился триста десять лет назад и был кочевником – из племени балюлей. Завоеваниями он создал огромную империю, но она развалилась после его смерти. Его мавзолей напоминает элмаденцам о вреде единовластия.
«Слишком роскошное напоминание», – подумал Ингар.
– Тем не менее, у вас на Среднем Западе единовластие распространено и почитаемо, взять те же Хорем, Велгарию или Экобар, – заметил Ингар
