– Эй, Дымок, – позвала девушка, но сгусток не оторвался, пока не выпил всё.
– Тебе мерещится, – вобрав в себя последнюю каплю, сообщил узник.
– Что?
– Ты же хотела спросить, как на меня цепи держаться. – Сгусток серого дыма обвился вокруг тела девушки, доверительно заглянул ей в глаза, чем смог. – Так вот, нет никаких цепей. И никогда не было.
– Но почему тогда ты не уйдёшь?
– Соль. Она лишает сил, но даёт возможность видеть. О чём сегодня хочешь послушать, девочка?
– Обо всём! – заявила та и устроилась на перевёрнутом ведре.
– Тебе от сотворения мира или от всемирного потопа? А может….
– А может, ты прекратишь выделываться, – невежливо прервала старшего девушка.
– Может.
Глава 3
На этот раз бояре поняли всё правильно, и разноголосый вой резанул по ушам друзей ещё на подходе к старому сараю, где обычно происходил отбор девушек на «измывательство за рупь». Василис прислушался, пытаясь вычленить из общего ора более или менее подходящий голос. Тщетно. И вдруг… Голос девушки был чист и звонок, он перекатывался, взмывал ввысь и обрушивался на слушателей подобно алебарде.
– Сильно! – восхитился летописец.
– Да, такой голосище упускать нельзя. – Поддержал Василис. – А приданое я ей обеспечу.
С замиранием сердца друзья вошли. Селянки до этого испуганно жавшиеся к двери, не менее испуганно ломанулись от вошедших. Не отступила только она. Девушка возвышалась среди подружек подобно величавому дубу, непонятно, как и зачем выросшему в берёзовой рощице. Она пела и пела и пела…..
– В кольчугу её, представляешь, впереди, с топором…..
– Угу, вот только давай лучше ты на ней женишься. Не хочу жену с топором.
– А, там разберёмся! Уважаемые, – обратился Василис к боярам, тоже разинувшим рты на чудо-девушку, – эта селянка для измывательств мне вполне подходит.
– Не след…. – начал было самый бородатый, а значит и самый уважаемый боярин, но девушка сама двинулась к царевичу, подобно крутобокой ладье средь рыбачьих лодчонок.
– А хороша! – восхитился летописец и зажал ладонью рот, пока Василис не услышал.
Остальные девушки нестройным ручейком поспешили покинуть помещение.
– Агафья, – представилась певица, ненавязчиво разгибая и обратно сгибая подковку. – Ну и кто над кем измываться будет?
Василис покосился на окончательно сраженного летописца, стоящего с открытым ртом, и известил:
– Для начала мы поизмываемся над охраной вон той башни.
На взятие башни шли по ночному холодку.
– Красота то какая, – прижала гнутую подкову к груди, с трудом упиханной в кольчугу, Агафья. Глаза девушки были обращены к небу, усыпанному звёздами.
– Тебя что, по ночам на улицу не выпускали? – прошипел царевич.
– Да кто ж меня удержит, – вздохнула та. – Только пока все дела переделаешь, сил уже ни на что не остаётся. У матушки нас семеро душ, да все бабские. Ни батюшки у нас нет, ни коня…. – Девушка задумчиво взялась заплетать в косу извечную свою подкову. Василис попытался отобрать игрушку, но это оказалось не проще, чем отобрать камень у крепостной стены.
– Что ж тебя, такую незаменимую на измывательства отправили? – съехидничал, тряся перетрудившимися руками, царевич.
– Сама пошла. Как налог за измывательства эти самые ввели, так совсем житья не стало. Бывает, сестрички от голода плачут, матушка исхудала совсем. Тошно.
Василис удивлённо повернулся к летописцу, тот лишь кивнул.
– Я не знал, – буркнул царевич и набычился, в ожидании отповеди от друга. Но Вард молчал. Говорила Агафья.
