Пение смолкло. Василис, так и не открывая глаз, прошептал:
– Не, на ложках цикаду не сыграть. Надо трещётки сделать мааааахонькие. Из серебра. А с лягушками думать буду. У француза спросим, когда достанем.
Вард переглянулся с Агафьей, фыркнул, и запустил в друга огрызком.
Ночь, полная луна освещала покосившуюся башню. Юная воительница по мужским спинам, подбиралась к окну на втором этаже. Эта эпическая картина навсегда врезалась в память охранников.
– А зачем они к этому окну лезут? – не отрывая глаз от происходящего, поинтересовался один.
– За французом наверное.
– Но это точно не его окно.
– А чьё?
Стражникам ответили звуки падающих тел. Сдавленные крики. Возня. И радостный девичий вопль:
– Батюшка!
Глава 4
В хлеву, как нелицеприятно обозвала Лада помещение для выбора «девок для измывательств», было темно тесно и сыро. В общем, да, скотинка бы тут вся передохла, то ли дело бабы! Баб, точнее девок, собралось с дюжину. Все причепуренные и страсть, какие решительные. Вошли два бородатых мужика. Осмотрели. Приказали по очереди петь. Лада от удивления запела на французском, не зря видимо учила столько времени. Бородатые мужики впали в ступор. Замахали руками. Обозвали ведьмой. Попытались сжечь вместе с сараем, другими девками, и даже собой. С первого раза не получилось, а потом пришёл лохматый парнишка и забрал Ладу. Бородатые перечить не посмели. Но в спину показали, нечто неприличное, потому что девки разом покраснели. Лохматый же, припадал то на правую, то на левую ногу, ворчал и постанывал, но не останавливался. Так до дворца и дохромали.
– Кого привёл? – поинтересовалось из глубокого кресла.
Вард выпихнул вперёд Ладу.
– Агафья не вернулась, – вздохнуло кресло.
– Тебе отшибленных рёбер мало?
– Да, ладно! Она просто на меня упала. Это тебе её папаша пытался ноги выдернуть…
– Да, некрасиво вышло, – поёжился летописец, выуживая из волос очередной репей.
– Объясни, наконец, как ты сверху оказался?– кресло заскрипело, и из него кособоко встал чернявый парнишка. Поморщился, и заглянул Ладе в глаза. – Пой!
– Во поле берёза стояла, – буркнула девушка.
– И?
– Да она на французском шпарила. Бояре с перепугу, чуть сарай вместе с девками не сожгли..
Василис медленно, стараясь двигаться плавно-плавно, обошёл Ладу. Подёргал за толстенькую косичку, пощупал бицепс. Удивился, но пошёл дальше. К креслу.
– И? – морщась, повторил он.
Лада бы и рада была, да все слова, а тем более песни, выскочили из головы.
Царевич повернулся к летописцу, пытавшемуся выдрать оставшиеся репья царским гребнем.
– Да пела она! Что думаешь, бояре просто так девок жечь будут!
Царевич подумал, махнул рукой и поплёлся к широкой кровати, на которую рухнул лицом вниз, да так и остался лежать. Недочёсанный летописец задёрнул бархатный, расшитый коронами полог, отчего поднялось облако пыли вперемешку с молью, тоскливо посмотрел на Ладу и похромал к свободному от царевича креслу.
– Есть хочешь? – спросил он, и, поёжившись от неприятных воспоминаний, придвинул к девушке резное блюдо с румяной горкой пирожков. Лада, успевшая проголодаться, с таким азартом кинулась на подношение, что Вард тоже взял пирожок. Попался с грушей. Летописец запустил надкусанным пирожком в балдахин и захохотал.
Из-за балдахина раздалось сдавленное хрюканье, подвывание и, наконец, вопль:
– Ирод ты, мне же смеяться больно!
И тут у Лады прорезался голос.
