Убийство Уильяма Норвичского. Происхождение кровавого навета в средневековой Европе - страница 5

Обвинения в ритуальном убийстве были широко распространены как географически, охватывая северную и южную Европу, Ближний Восток и Америку, так и хронологически, с XII по XX века. Они также имели политические, экономические и правовые последствия колоссального значения. Кровавый навет был не просто обычным мотивом религиозного фольклора, как его теперь часто описывают.

При перечислении соответствующих эпизодов в Средние века не принимается во внимание непосредственный культурный контекст, в котором распространялись такие обвинения. Предполагаемые жертвы прославлялись в балладах и песнях, изображались вместе с Девой Марией на живописных панно и на алтарях, в их честь освящались церкви по всей Европе, их мощи хранились в соборах. Евреев, совершавших эти убийства, также представляли в рукописях, скульптурах, картинах и на витражах. В современную эпоху такие изображения появлялись в печати, на плакатах и открытках и даже на обложках журналов, на видных местах на автобусных остановках, в столовых разных компаний, в парках24. Правовые, финансовые и богословские корни кровавого навета уже давно иссохли, но он оставался влиятельным культурным концептом25.

Попытки объяснения обвинений в ритуальном убийстве, возникавших в разные времена и в разных местах, при весьма различных общественных, религиозных и политических обстоятельствах, необходимо исходят из всеобъемлющих теорий, опирающихся на антропологию, фольклор, психологию и общественные науки, но не на историю. Долгое время исследователи полагали, что истоки кровавого навета восходят к античности, что он являлся продолжением преследований римлянами христиан, когда-то считавшихся иудейской сектой26. Некоторые искали корни навета в таких различных сферах, как еврейские обряды обрезания, кошерный забой скота, праздник Пурим, еврейские праздничные блюда (например, маца, харосет27, хоменташ28), еврейские погромы времени Первого крестового похода или ощущение вины за брошенных или беспризорных детей29. Многие современные авторы видят в кровавом навете или извращение, или предлог демонизировать евреев, особенно евреев-заимодавцев30. Другие рассматривают его как пример психологической проекции31. Утверждалось, что христиане сомневались в своей вере, и отсюда рождались «иррациональные фантазии»; например, Томас Монмутский вообразил себе ритуальное распятие, чтобы укрепить собственную веру. На данный момент существует уже обширная специальная историография по обвинениям в ритуальном убийстве32. В частности, много внимания уделялось Уильяму Норвичскому – с тех самых пор, когда в конце XIX века антиквар М. Р. Джеймс обнаружил в приходской библиотеке в Суффолке полный текст его «Жития» и вместе с Огастесом Джессопом, почетным каноником Норвичского собора, отредактировал и опубликовал ставший классическим перевод33. «Житие и страсти» недавно были заново переведены для современной аудитории, включая фрагменты, выпущенные викторианскими переводчиками из соображений пуританской благопристойности34.

Согласно общепринятой ныне точке зрения, кровавый навет был общеевропейским феноменом, и историческая правда о нем никогда не станет известна35. Литература на эту тему – полемическая, религиозная, научная и апологетическая – обширна и иногда противоречива36. Но именовать обвинение в ритуальном убийстве мифом, фольклором, легендой, называть его басней или литературным мотивом, отмахиваться от него как от простой фантазии или безосновательного слуха значит, по сути дела, утверждать, что для первоначальной истории существует некая вневременная основа. Мнение, будто этот навет находится за пределами рамок исторических изысканий, не только не снижает его значимости, но, напротив, придает ему незаслуженную силу, ибо тем самым вина имплицитно возлагается на его жертв. Еврейские же обычаи, например, упомянутые выше, предположительно послужившие основой обвинения, часто привлекали даже больше внимания, чем сама клевета.