Второй раз он приехал повидать меня, когда мне было уже около тридцати, и я уже работал журналистом. Помню, меня неприятно удивил его провинциальный вид, лысина, дешёвая одежда, чуть ли не треники с рубашкой. В этот раз я его впустил и даже разрешил остаться у меня на пару дней. Мне очень хотел в нём что –то увидеть, что -то такое, что помирит меня с ним, оправдает что –ли в моих глазах, но ничего я не увидел. Он был пустой, мой отец. Оказалось, что работает он в конторе, где чинят бытовые приборы, электрические чайники и всё такое. Пока мы были вместе, он почти всё рассказал о своей жизни. Выяснилось, что его последняя жена (с первой своей еврейкой он развёлся) находится в сумасшедшем доме. Его самого должны были вот –вот вытурить из той квартиры, где он с ней жил, поскольку больную жену взялась опекать тёща, с которой он не ладил и которая, едва дочь увезли в больницу, указала её бывшему сожителю на дверь.
Во время общения с ним до меня стало доходить, что он приехал ко мне жаловаться, искать помощи. Он всё подговаривал меня позвонить Черномырдину, тогдашнему премьер –министру, с которым у него было шапочное знакомство на каком –то турслёте. Ему казалось, что если я журналист, мне всё это очень легко будет сделать. Но я, конечно, никуда звонить не стал.
И вдруг мне стало его жалко. Я понял, что его жизненным итогом стало крушение, хотя он сам, может, ещё до конца этого не осознал. У меня возникло желание ему помочь. Но, прикинув, сколько у меня денег, (я тогда ещё только недавно начал работать), понял, что купить ему квартиру мне не удастся. А просто сунуть ему какие –то деньги у меня не хватило смелости. Тогда я решил, что надо подкопить вначале, а потом уж приехать к нему и сделать такой царский подарок –купить квартиру. Пусть живёт и знает, что у него такой сын! Он, по-моему, понял, что я задумал, по выражению моего лица может, и расслабился. Стал вдруг нести какую -то чушь про транспорт будущего, про летающие тарелки. Мы как раз в этот момент с ним ехали на автобусе к станции, и автобус еле полз, застревая в пробках.
– Так ты купил ему квартиру?
– Не успел. Он ввязался в какую –то секту, «Анастасия», кажется, она называлась. Уехал из города, поселился чуть ли не в тайге. Сажал кедры. Мечтал наверно, что разбогатеет, продавая орехи. Мы долго не общались. И вдруг мне приходит письмо, длинное, явно не отца, где такими жирными чёрным буквами было написано, что отец завещал мне…сто кедров и какую –то ещё избушку. Видимо, письмо было составлено кем -то из адептов «Анастасии». В письме было сказано, что я могу принять это в том случае, если разделю с ними философские принципы их секты. Помню, глаз выхватил такие слова из письма: «…ради любви и мира на Земле», прежде чем я его порвал. Мне кажется, он был неисправимым романтиком, мой отец.
– Странно…– задумчиво произнесла Власта.
– Что странного?
– Ты мне тоже кажешься романтиком и фантазёром. Между прочим, мама мне однажды предсказала, что я найду себе именно такого – неисправимого фантазёра и романтика, вроде твоего отца и потом буду страдать.
– Неужели?
– Да.
– Не думаю, что я так уж неисправим. Хотя иногда пофантазировать люблю. А твои родители кто?
– Отец железнодорожник, мама заведующая аптекой. Мама – полька, я не говорила?
– Говорила.
– Так вот, мама родом из Щецина, есть такой польский город.
– А, вот откуда это имя Власта, -улыбнулся он.
