Дальше – калейдоскоп. Флэшбэки, как говорят киношники. Как у того чувака в культовом истерне: свои поручили ему отвезти в Столицу чемодан драгоценностей, чужие подловили по дороге, драгоценности украли, а самого́ до беспамятства обкололи наркотой и подставили; свои собрались его расстрелять, но чувак тужился, тужился – и лязгающими вспышками вспоминал чужих… которых потом победил, а драгоценности вернул.
Вот и у меня в голове так же лязгают огрызки воспоминаний. Наверное, я уже столько всего сыграл на стольких площадках, что даже начало моей новой жизни затёрлось в памяти. А может, просто сейчас это уже не важно.
В «Безумном Павлине» на разогреве шпилили студенты, но потом вышли чуваки постарше, реальные профи, и начался настоящий jam. Импровизировали на классику и темы, которых я раньше не слышал.
Импортное разливное пиво оказалось свежайшим, но цены кусались. Большой бокал и порция солёных крендельков чувствительно уменьшили моё состояние. А ещё называется – демократичное заведение… Я решил растянуть кайф по максимуму. Сидел себе в углу, отхлёбывал по глоточку, слушал музыкантов и просекал манеру каждого. Забавы ради угадывал, кто-что-как сыграет. Гитаристы оказались клёвые, но не поразили. Один слишком увлекался триолями с акцентом на первую долю, другой без нужды упирал на смену ритмических рисунков… Я знал, что играю не хуже.
Ко мне подошёл Толстяк с хорошей улыбкой и тоже спросил про гитару: «Что за лопата?» Я ответил. «Не желаешь?» – спросил он и взглядом показал на сцену. Я желал – почему нет?
Толстяк оказался офигенным клавишником, и мы с ним и его приятелями клёво качнули зал. Первые аплодисменты в Столице!
Через час, когда мы подустали и ушли за столик, Толстяк без лишних церемоний угостил меня. Он сказал: «Ночью лабаем в…» – и назвал крутой клуб, которого я, понятно, знать не знал и которого давно нет уже. Смешно: повторилась ровно та же история, что в цирке. Лажа с гитаристом и можно подхалтурить.
«Как башляют?» – спросил я для приличия. «Как обычно», – уверил Толстяк. Я подумал, что столичные как обычно всяко не меньше, чем в Промышленном Городе, а у меня в кармане – вошь на аркане да блоха на цепи, и пойти всё равно некуда.
К утру я заработал больше, чем в цирке за полгода. Полсотни баксов получил от Толстяка с респектом и словами: «Держи, как обычно». И ещё триста мне лично заслал Матёрый Телевизионщик из зала. Говорили, что он сам струны пощипывает. Ну, гитарист из него, как потом выяснилось, никакосовый. А в тот вечер чувака проняло. Наорал на тёлку свою, сисятую ногастую блонду, что слушать мешает – и выгнал с какой-то замысловатой формулировкой. По-моему, если бы просто послал, было бы не так обидно…
В общем, в Столице я обосновался и в Академию поступил. С работой случалось то пусто, то густо. Так, как в первый вечер, уже не пёрло.
Полгода вскладчину с ещё одним музыкальным чуваком я снимал комнату. Убитая хата, зато почти самый центр, пятьдесят баксов в месяц. Во второй комнате жили хозяин с хозяйкой. Он говорил ей: «рыба моя!», а за глаза называл пидоршей. Хозяева были алкашами и прятали друг от друга водку.
Жизнь осложняла здоровенная хозяйская дворняга. Пёс никого не любил, а меня почему-то ненавидел. Войти в дом – проблема. Часто ночами я не хотел возвращаться в свою конуру и гонял шары на бильярде в «Безумном Павлине».
Дворняге за меня отомстили. Хозяева с утра просто распахивали дверь, и пёс до вечера где-то шастал. Однажды подрался с другими дворнягами и на последнем издыхании приполз домой. Волочащийся за ним кусок плоти оставлял кровавый след. «Яйца оторвали», – безразлично констатировала хозяйка.
