«А публика-то ведь тоже к пидарасам привыкает! – говорил Дядя. – И на других уже не реагирует! Сцена – только для пидарасов. Наша эстрада – пидарасы сплошь. Не педерасты, а пидарасы – понимаешь? Девяносто девять из ста! И что делать, если я не хочу быть клоуном среди пидарасов? Сейчас всё просто. Не нравится? Ищи другую профессию. Такие дела, племяш. Я – мастер, а места мне из-за пидарасов нет. И публика испорчена безнадёжно».
Видно, к пятидесяти годам Дядя крепко подсел на философию. Потому что теория у него оказалась не одна. И постепенно, приезжая снова и снова, он выложил мне всё, что думал по разным поводам.
«Мы с тобой счастливые люди, – говорил Дядя. – Мы музыку знаем, мы её слышим и играем. Но ведь немало народу считают, что они – такие же… типа, музыканты. Добро бы лабали дома или у костра, среди своих. В караоке глотку драли… Кухонные радости, сколько угодно. Так ведь нет – эти лезут на сцену, в эфир, всюду! А что они знают и играют? Три аккорда! Паршивых три аккорда – и всё!»
«Три аккорда – это… это как бухать на троих водку из одного треснувшего пластикового стаканчика, – говорил Дядя. – Стаканчик найден в урне. Водка – палёная и тёплая. С чужими слюнями и без закуси. Мерзее не придумаешь. А для них-то всё нормально! Их устраивает, никому больше ничего не надо. Ладно, ресторан действительно не для всех. Но за углом кафе-стекляшка, можно там выпить по-человечески, под закусочку, в приличной обстановке… Не-е! Мы тут, на детской площадке, под грибком давиться будем. Или у помойки за гаражами».
Блин, Дядю с возрастом потянуло не только на философию, но и на поэзию…
«Предложи любому пересесть из старой отечественной тачки в новый «Мерседес», – говорил Дядя. – Никто не откажется! От хорошего отказываться грех. Но почему тогда все хавают фуфло? Три аккорда… А потому, что напрягаться не надо! Желудок есть – мозги ни к чему. С эстрады сливают откровенную парашу, а публика хавает так, что за ушами трещит. Ты ей предлагаешь музыку – настоящую, клёвую. А это быдло ненадолго от параши отрывается, смотрит глазками свинячьими, рукавом утирается и рыгает. Потом рылом в парашу обратно – чмек! И дальше хавает».
«Это исторически так сложилось, – говорил Дядя. – Ты же сто раз, небось, слышал: было дело, в нашей Великой Стране народ разделился пополам. Одна половина на киче сидела, а другая её охраняла… Так, да не так. Сидели и охраняли подолгу, не день-два – годы! Им же всем кого-то трахать надо было. Вот и появились пидоры. Это не обязательно те, которые гомосеками родились, а те, кому так удобнее. Гомосеков мало, а пидоров – целая армия. Так что делился народ на три части: урки, пидоры и менты»…
«Потом весь народ с кичи откинулся, – говорил Дядя, – но ведь люди-то те же! Урки, пидоры и менты. Только границы стёрлись. Этот вроде мент, но по замазкам – чисто урка. Этот канает за урку, но в натуре пидор. Раньше урки, пидоры и менты зону делили, потом стали делить страну. Пидоры когда из-под нар вылезли – оказалось, их реально много! Я же говорю – армия. Тоже долю получили. Эстрада им досталась. Хрена ли тут сделаешь?»
Проходило время – и Дядя появлялся снова в моей столичной квартире.
«Я тут нагородил тебе в прошлый раз, – говорил Дядя. – Ты не подумай, что я против гомосеков. То есть, не одобряю, конечно… В общем, ты понял. Я про другое хотел сказать. Народ не виноват, что пидоры его за собой тащат».
