Джабик сдавал научный атеизм, был в нашей программе такой предмет. Сдавал он его то ли в четвёртый, то ли в пятый раз. Не знал ничего. То есть совсем ничего. Но и Джабик и экзаменовавший его профессор отлично понимали: «тройку» ставить придётся – не отчислять же человека с 5-го курса за то, что он не сдал непрофильный предмет. Профессор задал самый простой вопрос: «Какие работы Ленина о религии вы знаете?» Джабик молчит. «Ну хоть какие-нибудь работы Ленина вы читали?» «Читал!» «Какие?» «Великий почин“ называется». «Какой «Великий почин»? – застонал профессор – Вы знаете о чём эта работа?» «О субботниках». «Так при чём тут атеизм?» «Раньше народ суббота-воскресенье церковь ходил, теперь работает».
Олег Сергеевич Широков читал нам «Введение в языкознание», вернее, читал он самому себе. Не знаю, кто с курса понимал хотя бы треть из того, что он говорил, периодически стремительно подходя к доске, чтобы привести подтверждающий его слова пример из греческого, персидского, арабского или какого ещё языка. Экзамены он принимал со сладострастной свирепостью. На первой сдаче процентов семьдесят получали «неуд».
Не помню, что мне досталось, но при ответе пришлось рассказывать про Genitivus partitivus (чашка чая – чашка чаю, бочка бензина – бензину и т.п.). Профессор мучал меня своей въедливостью, каверзными вопросами и все же запутал, добившись своего. «Так как же правильно, – спросил я, чтобы хоть что-то сказать: – стакан коньяка или стакан коньяку?». Широков пожевал губами и назидательно произнёс: «Коньяк, молодой человек, стаканами не пьют!»
Шура Ахманов сдавал литературу Возрождения. Принимал экзамен легендарный Цуринов. Славился он своей феноменальной эрудицией, работой на Нюрнбергском процессе переводчиком с испанского и тем, что курил не переставая прямо на лекциях, прикуривая одну сигарету от другой. Ахманов не знал ничего. Он бодро взял билет и обнаружил, что рассказывать ему придётся о «Неистовом Роланде» Ариосто. Шура попытался узнать хотя бы примерное содержание бессмертного произведения у соседей, но и те ничего не знали. Ахманов отправился отвечать. Он плюхнулся на стул перед Цуриновым и начал с максимальной бодростью и напором:
– Жил-был Роланд. Его звали Неистовый. Потому что он всё время неистовствовал.
Обалдевший Цуринов откинулся на спинку стула и спросил дребезжащим старческим голосом:
– Простите, а почему же он неистовствовал?
– Из-за женщины, конечно, – не задумываясь, рапортовал Ахманов.
Профессор внимательно посмотрел на Шуру и заметил:
– Мне кажется, молодой человек, что в знании данного произведения мировой литературы Вы девственно чисты.
– Не лишайте меня моей последней девственности! – взмолился Ахманов.
– Не буду, – ответил Цуринов и поставил «тройку».
БАБУШКА СТАРЕНЬКАЯ
Она умерла на 97-м году жизни. Мне к тому времени было 6. Я очень хорошо ее помню. Никакой бабушкой она мне не была, она вообще не была нашей родственницей. Надо сказать, что дед моей бабушки был, мягко говоря, весьма состоятельным человеком, хотя и происходил из крепостных. Он-то и выписал из родной тамбовской деревни 13-летнюю сироту, чтобы нянчить его дочку, мою прабабушку. Она была единственной и любимой дочкой, родившейся после восьми сыновей. Появившись в доме, чтобы нянчить маму моей настоящей бабушки, она нянчила потом и эту самую бабушку, ее сестер и брата, мою тетю, моего отца, моего двоюродного брата.
