Эту непреложную истину высказал Владимиру Добрыня, его недавний попечитель, опекун и дядька в одном лице. Добрыня до определённого времени на самом деле был даже не вторым, а первым лицом в государстве. Он, как только Владимир вернулся из северных краев в Киев, правил от его лица. Да, Добрыня отошел в тень, сдал на первый взгляд позиции, но он не потерял ни силы, ни влияния. Сын одного из самых богатых и ухватистых хазарских ростовщиков, хоть и отошел от профессии отца, связей не потерял, сметки тоже, несмотря на появление в окружении Владимира других советников и влиятельных лиц. Рабий, так звали на самом деле Добрыню, видел немного дальше, чем Владимир. Он в то время наравне с Фабием и еще несколькими сановниками и советниками в одном лице творил историю на Руси, был в какой-то мере и законом, и голосом князя.
Я не могу сказать, что Владимир доверял бывшему опекуну. Нет, такой роскоши князь себе не мог предоставить, но то, что он внимал советам, особенно тем, в которых чувствовал силу, так это непреложно. По-иному Владимир бы не стал тем князем, который будет править через десять, а потом и через двадцать лет.
С этого момента мне видится само собой разумеющимся делом предоставить потомкам информацию о содержании самых важных и определяющих, на мой взгляд, бесед, происходящих у князя с ближайшими советниками и соратниками. В молодые и зрелые годы я не мог себе этого позволить лишь потому, что не владел такими способностями. К возрасту восьмидесяти лет я понял, что без того, чтобы прояснить для себя и потомков некоторые детали, а еще больше основополагающие вещи, мне незачем вообще писать записки. В общем, потренировавшись, я смог проникнуть в смысл бесед в деталях. Ниже не мои досужие домыслы, а то, что было на самом деле. Вся, если можно так сказать, подноготная. Она не плохая и не хорошая, такая, какая есть. Эти диалоги, как мне видится, откроют для потомков многие тайны.
Итак, в один из дней, когда князь по обычаю смотрел с высоты Киевицы (Старокиевская гора, где сейчас Исторический музей в Киеве) на Подол и дали, к нему, не смущаясь тем, что он нарушает княжеский покой, подошел Рабий. Князь слышал шаги, но поначалу, когда Добрыня-Рабий остановился за три шага от него, даже не обернулся, предлагая начинать Добрыне, что тот не преминул сделать, перейдя к делу без раскачки.
– Княже, есть дела важные, отлагательств не терпящие.
– Говори, коли пришел, – развернулся Владимир к Добрыне, ожидая от него вестей.
– Сон мне был, вещий сон, – издалека начал Добрыня, рассчитывая заинтересовать князя, и не ошибся: Владимир слегка нахмурился, изготовившись внимательно слушать.
За годы, проведенные вместе, он четко знал одно: Добрыня ему по пустякам сны рассказывать не будет, как и беседовать без важной на то причины.
– Видел я девицу во сне, темную девицу, следующую из страны заморской да в наши края. Шла-ехала, плыла на струге снизу-вверх по Славуте, к Киеву добираясь. Много было с ней провожатых, много было поволок и шелков, богатства разного у нее и сопровождающих, но, – Добрыня сделал паузу, слегка, но жестко, усмехнулся, – парил в небе над ней черный коршун, закрывая собой небо. Тучи стелились по небосводу, когда девица вверх по Славуте на струге поднималась. И не простые то были тучи, а темные. Даже солнце от них в небе подальше быть хотело. Тьма тогда подступала.
