Я совсем разучилась общаться, и парень от души надо мной поржет.
Встаю как вкопанная с намерением вернуться, но вспоминаю, что мне некуда идти — даже дом Ирины Петровны пуст.
Глубоко вздыхаю и шагаю вперед.
С реки тянет стоячей водой и благословенной прохладой, тропинка становится у́же, разросшиеся репейники нагло лезут в лицо, из-под резиновых подошв разлетаются испуганные птички.
Справа и слева надо мной нависают заброшенные, местами разрушенные дома — наблюдают, угрюмо пялятся в спину пустыми глазницами разбитых окон…
Через несколько дворов нижний порядок заканчивается, в кустах за ним монотонно бурлит река.
Что за черт? Тут никто не живет уже много лет, к черным просмоленным столбам с шапками вороньих гнезд даже не подведены провода.
Недоумение и страх превращаются в панику, подгоняя меня обратно к жилым домам. Я стремлюсь поскорее убраться из этого жуткого места, схожу с тропинки, спотыкаюсь и спешу к освещенному солнцем полю. Легкие горят огнем, нервы гудят от напряжения, кружится голова.
— Не меня ищешь? — Насмешливый голос Сороки раздается прямо над ухом, и я подпрыгиваю. Он стоит передо мной: футболка ослепляет белизной, осветленную челку треплет ветер, синие глаза вглядываются в мое лицо.
Ноги подкашиваются от облегчения, но верная трость не дает упасть.
— Тебя! — хриплю я, и он широко улыбается.
— Я так и знал. Скучно, да? Давай прошвырнемся по окрестностям?
***
8. 8
Слегка сутулясь, Сорока вразвалочку идет по широкому полю — руки в карманах голубых джинсов, кривая ухмылка блуждает по лицу. Мне тяжело поспевать за ним, но я терплю и не прошу помощи. А он и не предлагает.
Паша никогда бы не проявил неучтивости по отношению к девушке, но Сороке я благодарна — значит, он не видит во мне немощную уродину. Он не жалеет меня.
И улыбка, давно ставшая невозможной, снова трогает губы.
На миг мне кажется, что вернулись старые времена — те далекие дни, когда я была способна ходить, расправив плечи.
Горячий ветер мечется по бескрайним просторам, закладывает уши и путается в волосах.
Крайние домики деревни остались далеко позади, а мой новый знакомый все идет и идет куда-то…
— Есть одно клевое место! — поясняет Сорока, в очередной раз уловив мою тревогу, внезапно останавливается и кивает на коробки кирпичных строений, виднеющиеся за березовой рощей.
Он уверенно шагает к ним, а я мешкаю. Страх шевелится под ложечкой и проступает липким по́том на коже.
Когда-то здесь было сельхозпредприятие: белеют стены заброшенных гаражей, скрипят ржавыми петлями двери, на крыше административного здания шелестят листвой молодые деревца, шумит высокая трава.
Сорока замирает посреди запустения и задумчиво всматривается в черноту глубокого колодца, зияющего в центре забетонированного двора.
Буквально выключившись из реальности.
…и прикидывая, уместится ли там тело…
Несмотря на заманчивую перспективу возможного скорого избавления от всех проблем, внутренности скручиваются в узел от звериного ужаса.
— И что теперь? — Я хриплю. — Ты меня изнасилуешь здесь? Или сразу убьешь?
— Что? — Он поднимает голову. — С чего ты взяла?
— Потому что ты вчера соврал! Нижний порядок давно заброшен, ты не живешь там! — Облегчение вырывается криком, почти истерикой, но все, что я вижу, — синие бездонные, растерянные глаза.
В них мелькает смятение и смертельная усталость, а меня пронзает иголка сочувствия.
— Я не врал… — тихо отзывается Сорока, отворачивается и скрывается за остовом кирпичной стены.
