Однажды, впрочем, я избежал обычного наказания, но лишний раз получил не менее сильный урок на предмет той непреложной истины, что детям вовсе не обязательно есть всё, что едят взрослые.
Углядев, как отец мажет кусок мяса чем–то похожим на яблочное пюре, я попросил сделать мне то же самое. Был ответ – нельзя, но я упрямо требовал свое. Дед нахмурился, но не успел по обычаю навести должный порядок – его опередил мой отец. Зачерпнув на кончик ложечки столь желанное мной «лакомство», он сунул его мне в рот… Из глаз моих градом посыпались слезы – неожиданные, но вразумляющие скорее и слóва, и наказания. Это была горчица – отец наглядно продемонстрировал мне, как познается жизнь на опыте.
Мой дядя, брат матери, всю войну прошедший – а точнее будет сказать проползший на животе – в полковой разведке, вернулся из Австрии летом сорок шестого года, а было ему, бывалому солдату, всего двадцать два года (когда немцы подходили к Воронежу, он сбежал из ремесленного училища и исхитрился попасть в воинскую часть, добавив себе возраста). Пройдя жесточайшую войну, он, по существу, совершил подвиг, но разговаривать на эту тему не любил. Узнав, что за истекшие годы войны и эвакуации мне, его восьмилетнему племяннику, так и не удалось научиться плавать, он счёл это форменным безобразием. Привел меня к пруду, посадил в лодку, поработал вёслами – и на самой середине его выбросил меня из лодки подальше… Был мгновенный, охвативший всё моё существо, испуг; руки и ноги заработали сами, воды я нахлебался изрядно, но до лодки… добарахтался самостоятельно! Это была победа, которую я и сам осознал. И это было начало успешного моего общения с водной стихией впоследствии.
С самых моих детских лет, когда дядя был ещё подростком, он был мне всё равно что старший брат, мы вместе катались в Воронеже на трамвае, у нас с ним было что–то вроде дружбы и я попросту звал его Володей. Теперь же Володя, который по родству–то был мне дядей, – а в сущности совсем ещё молодым парнем – преподал мне серьёзный урок.
Он пристрастил меня играть в шашки, но, разумеется, как игрок против него я был слабоват. Неизменно он устраивал мне страшный разгром, приговаривая: «Учись, не ленись! В бою, брат, быстро навык обретается…». Но мне–то было очень обидно всё время проигрывать, и как–то раз, как мне казалось, незаметно я стащил с доски и спрятал одну из шашек. Проделка моя была тут же обнаружена. Дядя опрокинул доску, убрал шашки в коробку и сказал – как припечатал: «Ты поступил нечестно. А с мошенниками я не играю. И с тобой больше не сяду играть никогда.». И сколько я не клялся потом, сколько не молил о прощении, сколько не уверял, что такого больше не повторится – он был неумолим.
А уж я запомнил это навсегда. И навсегда приобрел отвращение к мошенничеству.
2
По мере взросления воспоминания делаются всё более прозаичными. Ведь жизнь порой преподносит сюрпризы не только забавные, но и суровые.
Может, кто–то подумает, что жизнь в провинции – в каком–нибудь затерянном в степи селе – была скучна, малоинтересна. Если бы кто спросил меня тогда, скучаю ли я – я бы очень удивился. Изо дня в день общение с самой природой не могло наскучить. Каждый новый день владел мной без остатка. Каждый день жизни был мне интересен меняющимися, как облака на небе, бесконечными подробностями, среди которых, казалось, и мелочей никаких не было. Одинаково важно было всё: и требовательное мяу кота, просящегося на крыльце в дом, и хождение с двумя вёдрами за водой к колодцу, и вид – безоблачного или хмурящегося – неба, и смущенная улыбка соседской девчонки, прибежавшей попросить соли.
