– Нам ведь нужно поесть?
– Мой живот более чем готов.
Киёми полезла в корзину и достала два рисовых шарика.
– Прости, ничего лучше предложить не могу.
– Хоть что-то, – сказала Ай, отделяя водоросль от рисового шарика. – Когда война кончится, найдем еду получше.
– Хай. Помнишь красную фасоль, рис и тыквенное пюре, которые мы готовили на каждый Новый год?
Ай слизнула зернышко риса с верхней губы.
– Мне очень не хватает сиохи-гари.
Чувство вины у Киёми усилилось при мысли о том, что Ай сидит дома, когда ее подруги с семьями выезжают на ежегодный сбор раковин на отливе. Почему у нее нет отгулов на работе? Будь проклята эта война.
– На следующий год поедем. Обещаю.
Ай опустила глаза, глядя на свои гэта.
– Я не должна была жаловаться.
Наступил новый день. Просыпающееся солнце бросило лучи через реку, окрасив золотом ее поверхность. Вода плескалась об устричные лодки, и их тонкие мачты стонали. Из-под моста выплыла крачка, разрезая лаковую поверхность воды кильватерным следом. Киёми закрыла глаза и вдохнула утренние запахи Хиросимы. Резкий аромат реки, еле уловимый запах соли, веющий с моря, едкая вонь, подымающаяся от улиц, где валялись грудами мусора снесенные дома.
Сколько еще может тянуться война? Может ли Япония вообще в ней победить? А ей, Киёми, не стала ли безразлична эта победа, когда жизнь превратилась в борьбу за выживание, простеганное моментами острого голода? Тела людей сохли, как увядающие цветы. Сколько еще должна она лживо обещать дочери, что скоро станет лучше? Война всех сделала лжецами.
Киёми открыла глаза. Ай так и стояла, глядя на свои гэта.
– Тебе не за что извиняться. Я вместе с тобой скучаю по сиохи-гари.
– Что это, мама?
Ай взяла два листика бумаги, приклеенные дождем к перилам моста. Выпрямившись, она протянула руку.
Когда она прочла, что там было написано, сердце ее наполнилось мукой. Она представила себе женщину, которая принесла эту жертву. Изможденное бледное лицо, блестящие от подступающих слез глаза, кимоно, черное, как ночь, заполняющая ее душу. Страдание этой женщины стало собственным страданием Киёми, глядящей на Ай с беспокойной мыслью, что однажды она может оказаться той, кто стоит на краю мира и выпускает из ладони крошечные клочки надежды.
Она заставила себя улыбнуться:
– Не очень понимаю, что это за бумажки. Наверное, следует дать им упасть в реку.
– Бросьте их сами, мама.
Киёми прикусила губу, раздумывая о том, как поступить. Я этого делать не хочу, подумала она, в то же время понимая, что ей как матери надлежит закончить работу для другой матери. Это следует понимать как честь: может быть, эти бумаги сохранят ее дитя в Сай-но-Кавара.
Киёми перегнулась через перила моста, разжала пальцы. Бумажки вспорхнули с ее руки и устремились вниз, к реке.
– Теперь нам нужно доесть.
По дороге стучали конские копыта, потрескивало дерево, скрипели колеса. Из темноты появились десятки людей. Деревянные фигуры с пустыми глазами, на лицах печать усталости и отчаяния. Некоторые ехали в запряженных лошадьми повозках, но большинство шли пешком. Киёми опустила руку с рисовым шариком, Ай последовала ее примеру и придвинулась ближе, чтобы спросить шепотом:
– Мама, это беженцы?
– Хай. Бегут в деревню.
– От бомбежек?
Киёми положила руку дочери на плечо.
– И на поиски еды.
– Я надеюсь, Император сможет найти им еду.
К глазам Киёми подступили слезы. Если бы весь мир был так невинен, как его дети!
