В капле дождя - страница 2

На обратном пути в Москву я оказался в одном купе с литературными критиками – Владимиром Б. и Николаем М. (с последним я был хорошо знаком). Разгорячённые праздником и радушными проводами, критики завели разговор о наболевшем в литературе и жизни. Мелькали известные фамилии, награждаемые уничижительными эпитетами и выразительными характеристиками, с насмешкой комментировались статьи коллег по цеху и речи политических деятелей.

Конечно, примерно в такой же тональности велись в ту пору разговоры и в кругу моих друзей, но, как у нас издавна повелось, – за дружеским столом, не предназначенные для трансляции кому попало. Сейчас же дверь купе была открыта, поскольку кондиционер, по обыкновению, не работал, и отлитые в безупречную литературную форму инвективы моих соседей беспрепятственно разносились по коридору.

Скажу честно, меня это стало смущать. Конечно, времена не те, но всё-таки… Мало ли… Бережённого и бог бережёт… И когда в очередной раз было не без яда прокомментировано последнее явление народу говорливого Михаила Сергеевича с дражайшей супругой, я, что-то неловко пробормотав, резко толкнул дверь. Она заскрежетала по полозьям, замок удовлетворённо щёлкнул.

Критики уставились на меня. Во взгляде Николая читалась ирония, лицо Владимира было непроницаемо.

– Нет, лучше сидеть в тюрьме, чем загнуться в этом душном купе! – с пафосом воскликнул Николай и отжал скобу. Я был посрамлён.

Дверь медленно отъехала назад и застопорилась. Из коридора потянуло запашком нечистого туалета.

– Вот и Горбачёв так же открыл дверь на Запад, и оттуда попёрла к нам всякая срань, – вздохнул Владимир.

Ну и положение. Закроешь дверь – душно. Откроешь – натянет вони. Как же быть? До сих пор не знаю. Добавил этот вопрос к вечным русским «Что делать?» и «Кто виноват?».

Песни ветровые

Вечерний поезд Москва – Казань был «фирменный», то есть более комфортабельный и скоростной, чем обычные. За всю дорогу – без малого двенадцать часов – полагалось ему всего три остановки. Стало быть, ночной покой едва ли будет нарушен частым хлопаньем дверей и громкими голосами.

В купе я оказался один. Разложив вещи по местам, вышел в коридор. Прямо передо мной висело расписание в лакированной рамочке. Названия двух остановок оказались мне знакомы по прежним поездкам по этой дороге, третье же – Вековка – не припомнил.

Миновали подмосковные платформы с коченеющими на ветру людьми, смолкла суета в коридоре, пассажиры разошлись по местам. Расстелив хрусткую простыню и тяжёлое ворсистое одеяло, улёгся в постель и я, соблазнившись возможностью долгого неторопливого чтения под романтичный перестук колёс. Однако уже через два десятка страниц понял, что напрасно тащу в командировку увесистый том. С досадой отложил книгу, но спать не хотелось. Отдёрнув сборчатую занавеску с вышитым локомотивом, стал смотреть в окно.

Как и следовало ожидать, за окном не оказалось ничего интересного. Ромбы света из немногих горящих окон бежали вровень с поездом, а вдали медленно разворачивались едва различимые огни какого-то селения. Вокруг властвовала первобытная тьма.

Мрак тревожит человека и в то же время держит, не отпускает. В бездумном оцепенении провёл я час или больше. За туманным стеклом, где отражался мой лик, всплывали отрывочные картины давних поездок, когда вот так же, уперев локти в кромку столика, я вглядывался в окрестности дороги. Если же полка оказывалась верхняя и удавалось откинуть тяжёлую оконную фрамугу, то наслаждение движением было полным. Можно было подставить лицо ветру и проговаривать шёпотом: