Леля решила бы, что он насмехался, если бы не узнала, что улыбка к богам смерти приклеена намертво. Впрочем, почти все, что говорил Хотэй походило на насмешку, даже если Леля не видела в этот миг его улыбку. Так что она лишь тяжко вздохнула. Не хотелось ни с кем пререкаться.
– Это рис, – сказал Хотэй, заметив, что Леля не собирается отвечать.
Чуть помедлив, наблюдая, как Леля принюхивается, Хотэй добавил:
– Столовые проборы в левом ящичке… Точнее прибор. Одна единственная ложка.
Леля кивнула и развернулась, чтобы достать до шкафчика. Когда ложка была у нее в руке, Леля снова повернулась к Хотэю. Словно нуждалась в его поддержке, чтобы поесть.
– И как часто тут дают рис? – спросила Леля, не решаясь к нему притрагиваться.
Она посмотрела на Хотэя и заметила, как тот вскинул брови. Потом он сказал:
– Каждый день.
Леля захныкала. Не хотела больше показывать свою эмоциональность. Но не сдержалась – уж слишком грустно выглядел клейстер в тарелке.
– А разве человеческому телу не нужны, кроме углеводов, еще белки и жиры? – спросила она.
– Нужны, – согласился Хотэй, кивнув. – Но ты не человек. Ты бог. Протянешь и на рисе.
Леля поджала губы. Может, зря она думала об этой массе так плохо? Хотэй, вон, уплетал за обе щеки. Остальные, кажется, тоже не чурались риса. Кушали. И теперь в темнице почти не слышались голоса – лишь неясный шорох и редкие перекрикивания екаев, которые выдавали еду.
Схватив ложку так, словно Леля хотела ею кого-нибудь затыкать до смерти, она аккуратно зачерпнула кашу. Та уже пленочкой покрылась, и Леля с грустью вспомнила ароматные вареники с капустой, которые почти каждый день ела у Догоды. Она столько масла добавляла, что Леля его даже сливала. А тут масла не было совсем. Хоть бы соль оказалась…
Леля поднесла ложку к губам и чуть подула на нее. Уж лучше бы поторопилась, пускай и ценой обожженного неба. На мгновение Леле показалось, что в рисе что-то шевелится. Она сосредоточилась, уговаривая себя, что ей померещилось. Затем зажмурилась и открыла рот.
Еще секунда – и она с криком выронила и ложку, и тарелку с кашей, не успев даже крупиночку проглотить.
– Испугалась? – воскликнул Хотэй.
Он так вскрикнул пару секунд назад, что Леля от неожиданности уронила тарелку. Затем он заржал и Леле показалось, словно в темницу заглянул екай-лошадь… Наверняка такой есть, не правда ли?
Смеялся не только Хотэй. Она слышала чужой хохот в стереоэффекте и ужасно хотела заткнуть уши. Только вот силы у нее оставалось лишь на то, чтобы смотреть на кашу, которая склизким пятном размазалась по полу. Осколки белой тарелки, облепленные ею, казалось, были повсюду.
– Смешно получилось, да? – уточнил Хотэй, словно с ним тут не заливалось полкоридора.
Ясно дело – спрашивал он только у Лели. А та не могла ответить. На нее вдруг накатило такое отчаяние, что она сама не поняла, как из глаз брызнули слезы. Мало того, что она застряла здесь по дурацкой ошибке, так еще и покушать не сможет третий день, ведь ее мерзкий ужин, воняющий тиной, разлетелся по полу.
– Черт возьми! – воскликнула она, вскидывая голову. – Хотэй! Какого… черта!
Леля не сдерживалась. За последние два месяца она отучилась чертыхаться, чтобы не слушать дурацкие шуточки Черта, и не переживать потом его проказы. Но сейчас на правила было плевать. Даже на те, которые она сама себе установила.
Хотэй почему-то больше не смеялся. А может, Леля не слышала его из-за того, что все посторонние звуки перебивал клекот ее сердца. Даже в глазах потемнело – словно бы от ярости. И лишь чуть позже Леля поняла, что на самом деле потемнело от того, что в темнице появилось кое-что темное.
