В пейзаже языка - страница 3

Нынче поэтов не убивают,

их не читают, —

с чем трудно не согласиться, однако остается надеяться, что ренессанс возродится, безвременье канет в прошлое и спираль духовного развития потянет нас за собой, поскольку без подлинной культуры человечество обойтись не в состоянии. Иного выбора для него нет.

Екатерина Зотова,

журналист, кандидат филологических наук

Век уходящий

«Сквозь пляски шутов и шутих…»

Сквозь пляски шутов и шутих

несусь, поневоле врастая,

пишу как на перекладных,

за веком угнаться стараясь,

стараясь домчаться, допеть

приметы, следы, разговоры

сторонние, разве что впредь

спешащие тоже к разбору.

В метро, на тропинке лесной,

под вальс к рождеству и к закату

слова, что пришли не со мной,

но в речи моей узловатой,

в глухом придыханье моем,

пусть в цель не сумеют, пусть мимо,

сорвутся вот-вот… Мы уйдем,

оставив едва различимый,

едва обозначенный стих

в клочке и безмерности края.

Но в пляске шутов и шутих

несусь, поневоле врастая.

К стилю

Цветаева-поэт была тождественна Цветаевой-человеку; между словом и делом, между искусством и существованием для нее не стояло ни запятой, ни даже тире: Цветаева ставила там знак равенства.
И. Бродский

Она как одиссеев лук,

натянутый настоль,

что обретает каждый звук

и глубь, и ширь, и боль.

Какая ревность – страстность фраз:

что из дому – домой!

Она отбрасывала враз

того, кто Мой – не мой!

Но если мой, тогда отказ —

расплата головой,

душа какая – ревность фраз

не к тем – к себе самой!

Какое сердце – как язык

славянский дик и прям!

Она отбрасывала вмиг

то, что не по корням!

Строка – отчаянная быль,

нежна где и груба:

судьба поэта – это стиль,

и стиль – его судьба.

В какой бы ни было поре,

у всякого крыльца —

излиться горлом, как тире

начала и конца

распахнутых, закрытых вежд,

чтоб каторжным трудом

заполнить только б эту брешь

меж чувством и умом

согласных, гласных, знаков пре-

пинаний – кувырком

перелететь через тире,

чтоб слиться с языком.

К вопросу о рационализме

(маршрутами Гулливера)

Подходит май, гуденьем трав и пчел,

безбожникам бросая звонкий вызов…

Я с детсва этих строк не перечел,

казалось, отцензуренных Детгизом

до трусиков. Что гнать то вверх, то вниз

по лестнице фантазии без лифта —

мальчишество, простился б я со Свифтом:

какие путешествия без виз…

Но память не смещает бытия,

от нас его отчеркивает просто —

перетекает жизнь от «мы» до «я»,

лишь подрастешь – тогда и будет остров,

где каждый – что там Крузо! – Гулливер,

и, великаном встречен, лилипутом,

свой путь уже влачит не по минутам,

а по векам… Когда ж СССР

в руинах снова внешне и внутри

и жаждет обновления как будто,

поверится: всплывут осокори

очередной невнятицей распутной,

отчаянной, апрельской, шухарной,

зачатием нахлынувшей в скворечнях.

Увы, надежды… гон промчится вешний,

нам вновь принять с холодной головой:

природой не спастись – не те пути,

без лепестков ромашка – желтый кукиш…

Бег по кругам хорош до 30,

затем, естественно, той скорости не купишь,

в загранку нам совсем не до езды —

так… с рюкзачком хоть загород хотя бы.

И если Свифту грезились масштабы —

твои по жизни спутаны ходы.

Но как же так! Ведь помню этот свет,

бездонный, синий, идущий навстречу

в четырнадцать, когда спознался шкет

с познаньем, взросшим с выспренною речью

поэзии. В глуши больничных стен,

где чья-то кровь вживалась помаленьку,

цеплялся, как ступенька за ступеньку,

за чьи-то строки, что пошли на крен,

чтоб подтолкнуть свои… Как будто дан

намек судьбы распластанному телу,

Назад Вперед

В пейзаже языка - страница 3

Похожие книги