В пейзаже языка - страница 4

в ком, вроде, отошла на задний план

вся проза быта. Ритмом неумелым

тогда впервые дух обволокло

(божественным, надуманным – кто знает?),

иначе высветились улицы, трамваи

гремели сквозь больничное окно

призывно. Мир как будто бы привстал

с микстуры книжной Гофмана, Гюго ли,

где лилипуту мне вдруг пьедестал

пригрезился, не видимый дотоле.

Там в дымке размывался зыбкий шрифт,

раскинувшийся над равниной русской,

далекой от Лапуту и Блефуску,

куда не попаду… Но смог же Свифт

в фантазии хотя бы! Я – не раб?

Что светит мне в прокуренном вагоне —

сржавевший трафарет Париж-жираП?

Тут дело не в ОВИРе, а в резоне.

Гармонии нигде – хотя бы тон

созвучный календарному порядку:

весна, к полету чешутся лопатки…

Вот в этом Гулливер не искушен,

он, помню, по общественному, по

скорее Просвещенческому кругу,

где не слетали царства на пропой,

не ввязывались в войны за подругу.

Когда смятенья обостренных чувств

не вынести – поедет крыша сразу,

там автор и герой его за разум

цеплялись, лишь слетала с робких уст

ирония – отмазка от страстей

(переверни на свет – все те же страсти!).

Но что России до таких затей:

в ее глуши пахнуло было счастьем,

как вновь пошли властители в разбой,

спивался доморощенный философ,

сбивая вечность проклятых вопросов

в «особый путь»… С подобной чепухой

со Свифтом не пройдет, бродяга Свифт

от милицейской слежки ускользает,

как воровской в четыре пальца свист

разгульного березового мая,

текучего и цельного, как ртуть,

эпохе неподвластного и моде.

Но он о нравах лишь – ни о погоде,

куда мне время подошло свернуть.

У нас весна забылась до того,

что просто перестала быть весною,

а уж утрами… Если б на арго,

но лучше промолчу или прикроюсь

приличным выраженьем «снег с дождем»,

как говорят по радио кастраты.

Не англичане ж в этом не виноваты,

да и ирландцы тоже не при чем,

они стерпелись: хмарь сбивает раж…

Но созерцатель наш зонта с собою

не взял: тут не забывчивость – пейзаж

ни автору не в жилу, ни герою —

раскрашенный декор… Где Русь плыла

в ура-патриотическом плюмаже

столетий войн все в том же пейзаже,

в ком совмещались пытки и дела

заплечные и пахотные, где

хотя б лесам не сдаться этим ритмам,

сходя за горизонт гряда к гряде,

наш свифтовский герой пристал к гуигнгнмам.

Не как у нас – там жизнь текла всерьез

не по капризам матушки-природы,

где не до глупых склок, капризной моды,

секс – продолженье рода, как овес.

Постой – овес!.. Но значит – васильки…

Тогда совсем иной расклад, конечно,

где чувства вдруг пробьются вопреки

запретам головным! Но до сердечных

тех глупостей, то ль пере… Свифт, толь не… —

поди узнай (сказал, с ним шутки плохи):

где люди – йеху, им во все эпохи

жратва да как там… лошади вполне

сойдут за идеал. И Гулливер

у них забыл жену, детей и даже

молитвенную музыку тех сфер,

о коей Мастер так и не расскажет,

хотя он, вроде, пастор как-никак,

и не хухры-мухры – в Кафедеральном!

Все скрыто: как метался, плакал в спальне

о людях-дураках, о сам-дурак…

Ну, что же – жизнь уж тем и хороша

особенно весеннею прорухой,

что прорастают тело и душа,

чтоб данным свыше зрением и слухом

приблизиться к истокам, родникам,

откуда все проистекает, дабы…

А все-таки, пошел бы Свифт по бабам?

Сутану скинув, волю дал рукам?

Что за герой его в конце концов,

когда и ниже пояса – компьютер?

Чем хуже он блефусских храбрецов,

что (надо где) раздеты и разуты…

Или модель иная, новый вид

в духовном и телесном том же складе?

Как было б, если спереди и сзади

Назад Вперед

В пейзаже языка - страница 4

Похожие книги