– Не хочется. О-о-ох, О-о-ох! – завыл вдруг Макарчук.
– Что, Вася?!
– О-о-ох, товарищи родные! Карл Маркс умер! Фридрих Энгельс умер! Владимир Ильич Ленин умер! И мне что-то нездоровится.
Компания подобострастно засмеялась.
Вася резко оборвал вой, взметнулся из положения лёжа, и мигом оказался сидящим по-турецки:
– Ну что, Казачок, сыграем?
– Мне уж и играть не на что.
– Говори быстрей, что ставишь!
– Портянки.
– На хрена мне твои вонючие портянки!
– Так больше нечего…
– Ладно, ты ведь знаешь, что я добрый. Давай на портянки.
Макарчук запел отмерзительно-похабную песню «В эту тёмную ночь…», и игра началась.
Между тем Сашка с Ройзманом нашли свободное место. Майер вскарабкался на верхние нары, а Ройзман разместился под ним.
Утомлённый дорóгой Сашка, не снимая пиджака и укрывшись ватником, быстро заснул. Ему снилась Эльза, её грудь и присосавшийся к ней младенец. Он не знал, почему в последние дни ему снится только Эльза, и совсем не снится Алиса. Он даже согласился бы, что это нехорошо, но разве люди могут управлять своими снами? Сон был счастливым. Он проснулся, чувствуя, что улыбается.
В камере горел свет. В углу за дощатой загородкой Казачок мочился в парашу. Из неё по комнате разливалась густая вонь.
Уголовники
В восемь часов барак вывели на ужин в столовую. Стояла глубокая ночь, по всей территории лагеря горели фонари.
Столовой был длинный барак. Вдоль стен тянулись ряды столов, за ними была раздаточная, а за раздаточной, наверное, кухня.
На первое был жидкий суп, на второе ложка пшенной каши и две крепко солёных маленьких рыбёшек. Пища не насыщала. Назад Майер шёл голодным.
Плоткин на идиш рассказывал Ройзману о Ваське Макарчуке. Васька был матёрым бандитом. Нынешняя ходка была для него четвёртой: он мотал двадцатилетний срок за вооружённое ограбление кассы и убийство кассира. Он сколотил вокруг себя целую банду, которая держит в страхе всю камеру, а может и весь барак.
– Он бесстрашный, наглый, жестокий и мстительный. Боюсь, Александр, он не простит вам невежливого отношения к своему лицу. Учитывайте, что этот человек не умеет терпеть сопротивление. Если будете бороться с ним, он может убивать вас ножиком.
– А надзиратели? Ведь постоянно всех обыскивают! Как у бандитов в камере могут быть ножики?!
– Никто не может отвечать на ваш вопрос, потому что все имеют предположение, что у него есть свои лица среди начальства, поэтому боятся жаловаться. Всех, кто приходит, они грабят, но нельзя предсказать, когда: может сегодня, может завтра или через неделю. Но запомните: нельзя сопротивляться и сильно кричать.
Сашка лежал на верхних нарах и обдумывал то, что сказал Плоткин. Ему было не по себе. Но вокруг всё было тихо и мирно. Ройзман читал какую-то книгу. Бандиты играли в карты. Играя, Макарчук мурлыкал песню:
«Смело мы в бой пойдём
За суп с картошкой,
И повара убьём
Столовой ложкой».
Майер успокоился и стал опять думать счастливые думы об Эльзе Вестенфельдер. Она одна стояла перед его внутренним взором, отодвигая всех на задний план. Да как же может быть иначе, ведь она, наверное, родила его ребёнка! Неважно, сына или дочь, важно, что его ребёнка!
После вечерней поверки часов в десять внезапно погас свет. Сашка не успел опомниться, как камера наполнилась топотом бегущих ног. Он накатывался именно на него, поднялся как морская штормовая волна и обрушился ему на голову. Несколько сильных рук схватили его за ноги и сдёрнули с нар. Падая, он успел схватиться за чью-то одежду, и только поэтому не разбил голову. Кто-то схватил его за волосы. Ему сжали и вывернули руки, стали сдирать с плеч пиджак.
