– Я буду требовать отселить меня от них, – сказал Ройзман. – Это с их стороны просто неразумно: держать меня, кандидата наук, специалиста по горному делу в одной клоаке с этой нечистью, заставлять испражнятся на их глазах в одну с ними парашу! Ведь я могу ещё приносить пользу! Вы посмотрите, как они меня избили, я еле вижу правым глазом.
– Уважаемый Яков Давидович, здесь никто не может ничего требовать. И по-нашему никогда не будет. Это бесполезно. Ничего не видеть, ничего не замечать, ничему не сопротивляться – только так мы можем выживать.
На завтрак были тот же суп, что вчера, и та же каша. Но дали ещё пятьсот граммов хлеба.
После завтрака их вывели из столовой на улицу, сделали перекличку, пересчитали. Всё сошлось, сколько человек было по списку, столько же было налицо, и их передали охране. Эта процедура длилась достаточно времени, чтобы все успели замёрзнуть.
После завтрака их вывели из столовой на улицу, сделали перекличку, пересчитали
Несколько человек, в том числе Майера, вывели в лагерную зону на хозяйственные работы. Впрочем, он вызвался сам, чтобы не быть в одной комнате с избившими его ночью уголовниками.
Через несколько дней в их камеру привели новых заключённых. Одного из них звали Харченко. Он был невысок, но широкоплеч, и когда пожимал Сашке руку, тот почувствовал твёрдость чугуна. Он рассказал, что был старшим лейтенантом, и уже в конце войны дал в морду командиру батальона. Его осудили на пять лет, но Харченко отсидел полгода и бежал. Ему дали десять лет и отправили в Воркуту.
– Ай, ай! – говорил слушавший это Плоткин. – Как неразумно, как глупо вы поступали! Терпеть надо, смириться надо!
– Не умею я смиряться! Ведь я правильно ударил того майора, а мне пять лет! За что?! И правильно я бежал! Меня, боевого офицера, в тюрьму! Я вам кто: советский офицер или уголовник? Я сразу на суде им сказал, что убегу!
Майер, сел с ним рядом на нары и шёпотом рассказал о грабеже:
– У вас есть с собой что-то ценное?
– Есть. Во всяком случае, есть такое, что я буду защищать до конца и живым не отдам в их поганые руки.
– Я вас умоляю! Только не сопротивляйтесь! – выпучив глаза прошипел Плоткин. – Они всех нас будут резать ножиками!
– Посмотрим, – сказал Харченко.
– Как погаснет свет, будьте готовы – это сигнал для атаки, – сказал Майер.
– Понятно. Ты с нами?
– Да.
– И мои ребята… Это Лёша, это Коля. Четверо. Их сколько?
– Человек пятнадцать.
– Что ж, полезут, примем бой. А бой, как говорил товарищ Некрасов, решит судьба.
Ройзман сидел на нарах рядом с ними и молчал. Его лицо – в чёрных, фиолетовых, жёлтых пятнах – говорило лучше всяких слов, что Майер сказал правду.
– Я пойду спать, – тихо сказал Плоткин и пошёл на своё место под потолком, чтобы тревожно сверкать оттуда глазами, как кот из тёмного угла, на непредсказуемо жестокого хозяина.
Свет не гас. Напряжение росло. Время от времени Майер бросал взгляды на бандитов. Они, как ни в чём не бывало, резались в карты. Сашка чувствовал удивлявшее его самого спокойствие, может оттого, что рядом с ним было трое крепких ребят.
Васька сидел к нему спиной, напевая очередную похабную песенку: «Я пошла на речку…»
Вдруг он обернулся и посмотрел в их сторону. И по выражению его гнусного наглого лица Сашка понял, что они уже готовы. Макарчук оценивал диспозицию.
