Кабы знал Егорка, что у коми лучшая защита от колдуна – соломинку пожевать – сгрыз бы весь стог, чтобы только не слышать, как заорала баба в посёлке: «Убили-и-и! Убили-и-и!»
– Ну, началось в колхозе утро, – тихонько прошептал Илья, – кого там убили ещё? Вылазим, штоль?
– Погоди, команды не было.
– Да что ждать-то? Слышь, стрелки повылазили.
И точно, мимо стога пробежали. Слышно было, как Вежев крикнул:
– Митяй, глянь, кто там кого опять убил. – И выругался в три этажа.
А убили повариху, что с конторы шла, несла грязную посуду. Пустой помятый котелок, клочья ватника, застывшая кровь на снегу, да откушенная, как бритвой срезанная, кисть руки в рукавице, – вот и всё, что осталось от глухонемой.
– Это что же, – стоял над кровяным пятном растерянный Вежев. – По одному теперь будет таскать?
– Чур-юр, чур-юр! Сир пинь горш ад! – Приговаривал вполголоса охотник, разглядывая руку в рукавице.
– Что он там бормочет? – Спросил Боровко у Митяя.
– Ну это… вроде как ругательство или если проклясть кого хочешь. Щучьи зубы тебе в горло. Ерунда, в общем.
– Ерунда?! Он мне сейчас своими зубами подавится, – ринулся было к охотнику Вежев.
Боровко поймал его за рукав, резко повернул к себе.
– Ну-ка давай, охолонись. – И дальше, обращаясь к охотнику, – Эй, Степан, как там тебя, Вань Степ!
Мезенцев поднял голову. Лицо его было растеряно.
– Ну, что молчишь?!
Охотник заговорил скороговоркой, на своём языке, отчаянно жестикулируя, обращаясь в основном к племяннику. Митяй, не имея возможности вставить хоть слово, переводил взгляд с дяди на Вежева, потом на Боровко, опять на дядю. Наконец, Вань Степ умолк.
– Ну! – Прикрикнул Вежев. – Что он сказал?
– Тут такое дело… Он говорит, что чёрный медведь не медведь совсем. Медведь ночью спит. Сразу ложится, как солнце заходит. Рано, рано встаёт, идёт на охоту, когда светло. А этот ош по ночам ходит. Повариху ночью съел, конюха ночью. У него на передней лапе большой палец не как у медведя вдоль стоит, а поперёк, как у человека. Это колдун. Оборотень. Дядя думает, это Дарук Паш – наш местный колдун. Очень сильный был. На него сто чертей работали. За ночь мог рубленый дом вниз по течению на двадцать вёрст перенести. Помер недавно. Ну как помер. Долго не мог умереть, мучился, небо его не брало, никому не мог свою силу колдовскую передать. Никто не соглашался. Он много зла людям сделал. Лежал, лежал, потом разделся, через медвежью шкуру перекувырнулся и в медведя обратился. А дядя его одежду нашёл и сжёг. Теперь колдун должен у ста людей сердце съесть, чтобы снова человеком стать. Вот уже большой палец как у человека. Надо колдуна здесь ловить. Он отсюда сам не уйдёт. Можно договориться, чтобы ушёл или убить и сухожилия перерезать.
– Что за бред… – Боровко не верил своим ушам. – Вежев, ты понял что-нибудь? Большой палец какой-то, сухожилия…
– Понял, товарищ старший уполномоченный. – Подошёл к охотнику, и с размаху ударил его кулаком в лицо.
Степан согнулся, закрыл лицо руками, сквозь пальцы на снег закапала кровь. Вежев бил старика ещё и ещё, пока тот не упал. Продолжал пинать, пока другие милиционеры удерживали кричащего и рвущегося на помощь Митяя. Наконец, устал, крикнул Митяю:
– Слышь, скажи ему, выступаем прямо сейчас. Пока светло. Идём по горячим следам. Если он откажется вести – шлёпну прямо здесь, не сходя с места.
Парни выпустили Митяя, он присел перед лежащим стариком, положил его голову на колени, стал снегом отирать лицо, плакал и уговаривал по-своему.
