Валентин Фалин глазами жены и друзей - страница 17

Через годы эта помощь обернулась нам добром. В трудную осень 1991 года друзья поддерживали нас своей верой. Они звонили из Москвы и Ленинграда, разыскивали нас из-за границы. Искали, зная, что наш телефон прослушивался! Никогда не забуду разговор с вдовой Евгения Мравинского. Она звонила из Ленинграда:

– Передайте ему, что он – олицетворение чести, наша гордость, что мы все его очень любим и сумма нашей любви не даст ему погибнуть.

Спасибо, Александра Михайловна.

Я встречалась с ней всего однажды, когда она с Евгением Александровичем после концерта в 1982 году пришла к нам в гости (о концерте стоит рассказать отдельно). Она – первая флейта в его оркестре. Доброе, симпатичное лицо, гладко зачесанные волосы, неброский дорогой костюм – словом, облик женщины, которая не пытается за внешней эффектностью скрыть отсутствие природного ума и врожденной интеллигентности.

Наша маленькая собачка, проявляя к гостье особое расположение, облизала ей руки и принялась на свой лад укладывать ее прическу. Александра Михайловна со смехом приняла собачье объяснение в любви.

За ужином – неторопливая беседа, полная доверительности и взаимопонимания, философской возвышенности. А спокойствию предшествовали весьма бурные события.

Незадолго до концерта в Москве Е. Мравинский позвонил мужу на службу:

– У меня есть две возможности: либо вы меня примете, либо я покончу с собой.

– Евгений Александрович, у вас есть только одна возможность: мы встречаемся с вами в любое удобное для вас время. Если вам сложно выбраться сюда, я приеду к вам в Ленинград.

И тут пожилой маэстро поведал мужу о новых напастях. Его неувядающая слава раздражала. Особенно суетились люди, глядевшие на искусство как мышь на крупу. Ленинградские руководители управления культуры переманивали музыкантов из прославленного оркестра в другой, рассчитывая не столько поднять уровень последнего, сколько нанести урон детищу Е. Мравинского. В ход пускались недостойные методы: обещали предоставить квартиру, повысить зарплату, присвоить звание, в чем отказывали оркестрантам Мравинского. Самого же дирижера ставили, как водится, перед свершившимся фактом, приурочивая наибольшие гнусности к зарубежным или внутрисоюзным гастролям филармонического оркестра. Так и концерт в Москве оказался под угрозой срыва.

По уже не однажды пройденному пути (сколько раз он еще его пройдет!) Валентин начинает действовать. Звонки по правительственной связи одному, другому, третьему. Попытки убедить, что Мравинский (Рихтер, Пиотровский… можно подставлять и другие известные на весь мир имена) у нас один, что он – наше национальное достояние, что за границей он был бы взлелеян, но, к счастью, живет у нас и т. д. Наконец, относительная удача: договорились, что вопрос о перемещении оркестрантов будет решаться не в обход, а вместе и по согласованию с маэстро.

Итак, концерт. Он был, увы, последним в Москве. По обыкновению, мне пришлось ехать на него одной. Муж задерживался на работе, но обещал приехать к началу.

Редко я видела столько страждущих перед Большим залом Консерватории. Неведомо, какими путями они проникали в само здание – мест было явно меньше, чем вошедших в зал. Билетерши ловили зайцев, а те, занимая первое попавшееся свободное место, пытались слиться с публикой. Совсем молодой курсант, увидев рядом со мной пустующее кресло, умоляющим голосом уговаривал меня разрешить ему сесть: