Прасковья спустилась с крыльца, села на скамейку, стоящую около старого дома, построенного мужем сразу после свадьбы. Ох, как же давно это было! Ванечка вырос в этих стенах, пахнущих сосновой смолой и деревенским уютом. Здесь она читала ему сказки и пела колыбельные, не спала ночами, когда сын болел. Здесь же переживала за неудачи Ванюши и радовалась его победам. Однако время неумолимо, и наступила пора, когда повзрослевший ребёнок упорхнул из родительского гнёзда, чтобы где-то в далёком городе свить своё. А матери оставалось только ждать его приезда или хотя бы короткого звонка. И когда на свет появился внук, счастью Прасковьи не было предела. Маленькая копия Ваньки каждое лето приезжала к бабушке, согревая душу, заставляя заново переживать те приятные моменты, которые были связаны с маленьким сыном. Но сейчас всё как будто провалилось в тёмную дыру, словно кто-то вырвал сердце и перевернул память, украв всё хорошее, что было прежде.
– Мама, – Иван присел рядом, – у меня в подчинении элитный батальон специального назначения. Нас учат не допускать беспорядков на улицах.
– Люди мирно шли, никого не трогали. Безоружные. О каких беспорядках ты говоришь? Даже если бы шумели, то разве можно стрелять в них? Бросать гранаты, калечить, избивать до смерти?
– Зато в следующий раз умнее будут, не поведутся на пустые крики заграничных наймитов.
– Сынок! – Прасковья с удивлением посмотрела на Ивана, словно видела его первый раз. – Что такое говоришь? Мы с отцом приезжали в училище, когда ты давал присягу. Вспомни, как клялся служить народу. Как у тебя рука поднялась – предать его? Ведь я – народ. И отец твой, соседи, односельчане – тоже народ. Ты не против мальчишки в шортиках оружие поднял, а против нас всех. Если бы я в тот день поехала в город, ты бы и меня избил?
– Ну, скажешь ещё, – отмахнулся Иван, – у нас был приказ жёстко пресекать любые акции протеста.
– Видела, как вы это делали, – горестно качнула головой Прасковья, – и впервые в жизни пожалела, что ты мой сын.
– Я на государственной службе!
– А кому ты служишь, сынок? Подумай об этом. Помнишь, мы с отцом крестили тебя в церкви? Ты тогда был пионером, и я просила, чтобы случайно не проговорился. Рассказывала про Христа, как он пострадал за людей, и ты хотел быть похожим на него. Что произошло, сынок? Когда сатана украл твою душу? Чем он тебя купил? Служебной квартирой? Медальками, званиями? Когда ты перестал быть человеком?
– Всё, проехали. – Иван нервно подскочил, прошёлся взад-вперёд. – Где отец?
– В лес пошёл, за грибами.
– Так вроде сейчас сухо, – усмехнулся мужчина, – дождей почти месяц не было.
– Наверное, захотел побыть один. После тех кадров односельчане перестали даже здороваться с нами. Как увидят, переходят на другую сторону улицы или отворачиваются, даже соседи. Ещё неделю назад Михась во всех посиделках участвовал, постоянно люди за советом приходили. А сейчас – будто прокажённый ходит, все сторонятся. Вот и переживает. Поэтому лучше езжай обратно в город, не хочу, чтобы он ещё больше нервничал. Хватает того, что давление скачет, таблетки горстями пьёт. Я сама вторую неделю никуда не выхожу, стыдно людям в глаза смотреть. Когда Петю хоронили, Матрёна на меня так смотрела, будто это я его замордовала.
Иван снова уселся около матери:
– Давай помогу по хозяйству, вечером соберёмся за столом, поговорим, а завтра тогда уж уеду, раз здесь мне не рады.
