Выслушала всё это мамка, встала, и пошли мы домой. А вечером говорить мне:
– Маня, ты нонча спать со мной будешь.
Легли… Вдруг ночью будить меня:
– Вставай!
Проснулася я, а она сидить на постели испуганная такая! И молится, молится, да суёть мне в руки икону и шепчить:
– Молися! Скорей молися, доченька!
Стала и я молиться, причитать… И до-олго мы потом с ней никак не могли уснуть, всё-ё она по сторонам озиралася и крестилася. Да и на другой день ходила какая-то вялая, скучная, а когда стали укладываться, говорить нам:
– Дети, ложитесь-ка со мной.
Легли мы… а ночью и слышим:
– Скорей, скорей вставайте!
Глядим, а она опять крестится и кричить:
– Уходи, уходи!
Господи, как мы перепугалися! Закричали, заплакали. Проснулся и дедушка, подошел к ней, стал уговаривать… Ну, успокоилася она, наконец, заснули мы.
И прошло после этого много месяцев, как рассказала она нам, что в те ночи страшные приходил к ней отец. Подойдёть вдруг к постели и скажить: «Не плачь. Я пришел». Вот тогда-то и будила нас.
Глава 7. Снег под босыми ногами
Прошло с полгода, как осталися мы без папашки. Наше хозяйство разваливалося. Одну лошадь мать продала еще на похороны и другую тут же, вскорости. А лошадь эта горячая была, норовистая, бывало, поведёть её отец к колодцу поить, так кре-епко за узду держить, а то если вырвется, лови тогда! Вот дедушка и не мог с ней ладить, а мать и подавно. Осталася последняя… Как-то поехал дед пасти ее позади нашего огорода, пас, пас, да и заснул. Старенький же был… Ну, лошадь эта возьми да забреди на барский луг, а там караульшык как раз был, и такой свирепый, паразит! Наскочил на дедушку и избил его. Приехал тот домой, да и захаркал кровью. А тут же и по сыну всё скорбел! Вот и зачах, и помер вскорости. А через несколько месяцев помер наш маленький братик, осталася вдова с тремя детьми. И пришлося мамке продать последнюю лошадь.
Ну, пока запасцы были, жили мы неплохо, а вот когда закончилися, то пошла мамка работать на пенькотрепальную фабрику. Бывало, уйдёть утром, а мы одни на цельный день останемся, да выскочим с Динкой так-то на улицу и кажется: сейчас вернёмся, только к подруге сбегаем, а та куда-нибудь и позовёть. И подались по заречью, в рошшу. Как завихримся!.. Где-нибудь и вспомним: а Коля-то, братец наш… как один дома? Он же совсем ишшо маленький был. Да как пустимся домой! Прибягим, а он или заснул, или сидить на дороге в песке играить, или вовси куда уплёлся. Хата наша и стоить раскрытая. А сколько нишшых пройдёть за день? Зайдуть, нябось, увидють, что никого нетути, да и сташшуть что-нибудь. Мамка другой раз как схватится: и того нетути, и того. Ругать начнёть:
– Дети, надо ж закрывать хату! Не оставляйте дверь настеж!
Плачем, обешшаем, а уйдёть на фабрику, мы и опять…
Раз так-то испекла утром хлеб и ушла. А у нас свинья еще оставалася… Набегалися мы, прибежали домой, даем этой свинье травы, а она и в рот ее не бярёть, ляжить себе да только похрюкиваить. Мы – молочка ей, а она и молока не хочить, так… мырзнула чуть. Сидим над ней, убиваемся. Глядим: мамка идёть.
– Мам, свинья-то наша заболела!
– Ох, да что ж такое? – она-то.
Подходить, толкаить ее… Да нет, не похоже, свинья как заболеить, так сразу вся розовая сделается, а эта подняла морду, поохала-поохала, да и всё. Входим со двора в дом, глядь, а наши коврижки хлеба под лавкой валяются, и мякиш-то из них повыеден, а корки чемоданами и ляжать. А-а, так вот она чего!.. В хату, значить, забралась, нажралася хлеба и спить себе.
