– Маня, ну какая ж ты цыганка? Ты же такая красивая!
А отец-то этого Коли, управляюшшый Тихон Николаевич, такой простоватый был, добрый. Бывало… и не раз, дасть ему Иван Иванович Собакин деньги для рабочих, а он, видать, на нужды какие и растратить. Подойдёть срок нам платить, а у него и нечем, вот потом и гоняемся за ним. Прибягим в контору:
– Где Тихон Николаевич?
– В церковь пошел.
Пустимся и туда:
– Тихон Николаевич, деньги-то наши…
– Тьфу, сотаны! – Перекрестится: – И в божьем храме, окаянные, нашли, – Ну нет у меня денег, нет!
Но все ж выташшым сколько-то, хоть понемногу, но дасть.
Да что с ним стало, когда буржуев разгромили… То, что и с другими. Он же никуда не уехал и в такой бедности жил! Правда, не в Карачеве, а там-то, на Белой горе. Дочка с ним осталася, Марусей звали, и с Колей этим уж очень похожи они были. Когда их разорили, так вышла замуж, но вскорости померла, и как-то на базаре по обличью узнала я дочку её… это уже после войны последней было. Узнала, подошла к ней да говорю:
– Скажите мне, пожалуйста, ваша мать не Скорбилина Маруся?
– Да, – отвечаить.
– Как вы, – говорю, – похожи-то…
– Да что вы, тетя! Похожи… – Ну, она лицом-то похожа, но такая занУженая28! И росточку-то… – Мама моя красавицей была.
– Да-а, милая, – говорю, – ты же, наверное, помнишь, как мама жила. Одна девочка в семье, выхоленная, вся в кружевах, её только на руках и носили… Ну да ладно, ты мне про братьев-то расскажи, их же трое было.
Она и начала:
– Виктор помер еще в двадцатом от голода и дизентерии, Вова теперь инженером в Крыму работаить, а вот Коля… – Тут и замялася. Ну, я и поняла, что он или за границу ушел, или его расстреляли. – А вот мама рано умерла…
Ну, ясное дело! Попасть в такую жизнь из той-то, в которой жила… Тихон Николаевич хоть и из образованных был, а обеспечить её, как раньше, уже не смог.
Опять про фабрику тебе? Да вроде всё уже рассказала…
А проработала я там зиму и пришла весна радостная. Тепло, зелень кругом! Бывало, бягим на работу с девчатами босичком легко, быстро! А выходили рано, часам к семи, и работали столько, сколько кому нужно, – натрясешь кон-другой, а потом и отдыхаешь. Поесть с собой брали, а иногда еще и булочку какую купишь или калач за копейку, а они хоть и не из белой муки были, но до чего ж вкусны! Наешься, завалишься в свой кон на папуши и поспишь, потом – опять работать, а когда с работы домой бяжишь, еще теплых булочек купишь.
И вот раз так-то прихожу домой, а у нас гости: дедушка, бабушка и дядя незнакомый молодой, красивый, да и мамка меня встречаить наряженая, причесаная. Встречаить и говорить:
– Ты, Маня, пойди, умойся, надень платьице почишше.
А я и спрашиваю:
– А кто этот дядя?
– Он, – говорить, – отцом вашим будить.
Захожу в чулАн29, а там уже сидить Динка с братцем и оба рявуть… Входить и мамка к нам, входить и говорить:
– Ну, как дети, будете звать отцом этого дядю?
А мы как дали в три голоса:
– Не бу-удем! Наш папка помер!
И вот так-то поглядела я на мамку, а она стоить как чужа-ая всеодно… ну совсем не наша! И думаю: куда ж наша-то девалася, тёпленькая, ласковая, а эта прямо королевна какая-то! Но тут вошла бабушка, запричитала:
– Что ж вы делаете, антихристы! Как же матери вашей прожить с этих пор одной-то? – А мы еще громче! Тогда она уговаривать стала: – Ну подумайте головой! Земли у вас много, хозяин на ней нужен. Да и вас к делу приучать надо, а то будете по фабрикам мыкаться. Крестьянское ли это дело по подёнкам бегать? – Нет, мы и слушать не хотим: какому-то дядьке отдать нашу мамку? – Ну, что с ними делать? – бабушка-то… и к мамке: – Не обрашшай на них внимания, дочка, поревуть-поревуть, да обойдуца.
