Ведьмы с Вардё - страница 12

Но он рявкнул в ответ:

– Замолчи. Еще одно слово, и тебе наденут железную маску. Будешь ходить как старая кляча с уздечкой во рту[2]. Да ты и есть старая кляча, и к тому же еще говорливая не в меру.

Я упала на колени во дворе мрачной крепости, над которой кружили черные вороны, словно насмехавшиеся надо мной. Мне не хотелось вставать.

Голод. Тупая боль в животе Ингеборги всю долгую зиму 1661 года. Летом было полегче, они как-то справлялись. Вместе с Кирстен Ингеборга собирала водоросли и мидии на белом полумесяце пляжа у Эккерё. В одиночку она забиралась на скалы и крала яйца у чаек. Или же уходила в леса, ставила силки и ловила куропаток, а иногда даже зайцев. Мать не хвалила ее, просто молча брала у нее из рук маленькие трупики, иногда еще теплые, и шла их ощипывать или свежевать. Да, мать кормила своих дочерей. Она поддерживала в них жизнь; но не более того.

Короткое лето 1661 года закончилось быстро, пошли первые холодные дожди приближавшейся осени, Ингеборга и Кирстен занялись поиском последних в этом году грибов и ягод. Когда выпал первый снег, Ингеборга выкапывала коренья и мох, пока земля окончательно не замерзла. Им пришлось отдать всех овец, кроме одной, купцу Браше в счет долга за зерно, потому что отец не вернулся с уловом, и им было нечем платить.

Ингеборга предвидела тяжелую голодную зиму, ведь у них не было ничего: ни запасов сушеной рыбы, ни коровы или козы, а значит, и свежего молока. Осталась единственная овечка, которую Кирстен очень любила.

Голод. Дыра в животе. Непрестанная тупая боль, грызущая изнутри, как зубастая крыса. Вечно сухие губы. Ты облизываешь их постоянно, но они все равно тут же пересыхают. Пьешь воду от талого снега, чтобы наполнить желудок. Забываешься тяжелым сном и просыпаешься от сильной боли. Ингеборга почти ничего не ела. Все, что могла, отдавала сестренке. Но Кирстен все равно плакала целыми днями, изнывая от голода. Мать исхудала, стала сама на себя не похожа и бродила, как рыжеволосое привидение, по замерзшим болотам в поисках погибшего сына.

Соседи помогали по мере возможностей, но им самим было тяжко. Улов с каждым годом становился все меньше и меньше, словно рыба в море шла на убыль, а цены на зерно росли. Рыбакам приходилось отдавать ненасытным бергенским купцам все, что только можно, но этого все равно не хватало, чтобы обеспечить себя зерном для флатбрёда[3] и отложить что-то на корм животным.

Выбор был небогат: либо ты голодаешь, либо еще больше влезаешь в долги перед купцом Браше, который держал в кулаке всю деревню Эккерё.

Разумеется, его большой дом стоял на самом сухом, самом лучшем участке – на пригорке рядом с церковью. Ингеборга и ее семья жили на дальней окраине деревни, вблизи болот. Дверь их дома, как и всех остальных четырех домов на отшибе, выходила на общий двор с колодцем посередине и видом на море. Дома стояли так близко друг к другу, что всем было слышно, как стонут и кашляют соседи.

Дни тянулись мучительно медленно, голод давил тяжким грузом, так что у Ингеборги даже не было сил выходить на охоту. Скоро снова наступит лето, твердила она своей младшей сестренке, которая тихонечко всхлипывала рядом с ней. Кирстен, такая худенькая и хрупкая, таяла, словно снег под весенним солнцем. В ней почти не осталось красок, и только рыжие волосы – такие же яркие, как у матери, – еще не поблекли. Когда солнце растопит снег, говорила сестре Ингеборга, голод им будет не страшен. Она поставит силки и наловит в них дичи. На вересковых лугах будет много черники и много морошки. Море подарит им мидий. Надо только чуть-чуть подождать, и еды будет вдоволь.