Шемхет почувствовала, как покрывается мурашками.
Она не хотела идти к нему, но знала: больше некому. Она – жрица Эрешкигаль, и это ее долг. То, что вывело его из могилы после смерти, было чем-то сильным и злым. Неправильностью мира, несоответствием законам мироздания. И Шемхет должна была это исправить.
Нельзя было оставлять его так, живого мертвого, наедине с его ужасным посмертием – это могло грозить всем людям, живущим в Вавилоне. Да и, в конце концов, в Шемхет еще не выветрилось сострадание к умершим. Оно больше не рвало сердце, как в первые годы работы, но она не омывала их совсем безразлично, как делали старшие жрицы, а старалась немного жалеть каждого.
Убартум, видя это, как ни странно, поощряла Шемхет, велела говорить что-то поддерживающее. Сама Убартум не говорила. Она была сухая, старая, деревянная. Давно, пятьдесят лет назад, ее звали иначе, и у нее были красивые чувственные губы и большие лукавые глаза. Но став верховной жрицей, она отринула прежнее имя и стала Убартум. И губы ее иссохли со временем, а лукавость в глазах сменилась тем тяжелым и горьким, что принято называть прожитыми годами.
Шемхет стояла, смотрела на мертвеца и ждала, когда страх ее спадет, а сострадание возрастет. И как только мера сострадания превысила меру страха, она пошла прямо к нему. Но когда она приблизилась на расстояние пяти шагов, он отвернулся от нее и медленно побрел на юг, по бездорожным холмам.
Шемхет последовала за ним. Мертвый не оборачивался, не говорил и двигался очень медленно. Шемхет старалась идти так же медленно и не смотрела на него. От мертвеца пахло землей и разложением. Шемхет был привычен этот запах, но мешало то, что он исходил от движущегося человека. Глядеть на него было тяжело, неприятно. Шемхет видела трупы и похуже, но они не двигались, не ждали у ворот города, никуда не вели.
День стремительно уходил в сумерки, а Вавилон так же стремительно отдалялся. Шемхет беспокойно оглядывалась: как она попадет в город, если ворота закроются?
Но мертвец все шел и шел вперед.
Тогда она не вытерпела:
– Куда ты ведешь меня?
Ответа не последовало. Тогда она просто встала на месте, и он, не оборачиваясь, тоже сразу остановился. Она сделала несколько шагов назад. Он остался стоять спиной к ней. Шемхет снова двинулась вперед, и мертвец пошел вперед вместе с ней.
Наконец они вышли к небольшой низине. Глина под ногами уже заканчивалась, начинался песок – сколько они будут идти по песку? – но мертвец остановился.
Он повернулся к ней лицом. Шемхет ждала слова, жеста, но он так и стоял. Ветер трепал его обрывки одежды, остатки волос. Лицо мертвеца ничего не выражало, глаза были полуприкрыты. «И хорошо!» – подумала рассеянно Шемхет. Из наружнего глаза всегда начинают разлагаться первыми.
Она огляделась. Низина пролегала между двух холмов. Редкие кустарники, никаких следов человека или животных. Шемхет прошлась туда и обратно, а мертвец не двигался. Она поднялась на холм, оттуда открывался ровный вид на дорогу и Вавилон. Она постояла так некоторое время, размышляя. Потом спустилась к мертвецу и сказала:
– Тебя здесь зарыли. В этом овраге. Ты, должно быть, шел наниматься на работу. По дороге. И там ты встретил разбойника… или нет, ты, наоборот, шел с работ, и у тебя было серебро. А разбойники знали, когда тут ходят рабочие с листками серебра. Ты шел один, у тебя был чуждый вид. Может быть, они заговорили с тобой и, узнав о деньгах, убили. А может, ты в кабаке познакомился с дурным человеком, и он пошел с тобой, притворившись другом, и убил тебя, ведь дорога здесь делает крюк. Тебя никто не похоронил бы тут, если бы не необходимость сокрыть преступление…
