Не о том надо думать, не о том.
Я шагаю к ней, наступая на куклу. Она жалобно пищит, издавая механическим голосом:
— Ма-ма, — и Карина вздрагивает, зажимая рот рукой.
— Рассказывай, — говорю я, ставя напротив нее кресло и садясь в него. Руки скрещены, мне хочется максимально отгородиться от нее, — чей это ребенок? И только попробуй соврать, шкуру с тебя спущу живьем.
В этот момент я верю, что на это способен, хотя когда-то обещал не трогать ее и пальцем.
Впрочем, как оказалось, наши клятвы друг перед другом не стоят и копейки.
Карина
Мне бы бояться Арслана, да не могу.
Не могу заткнуть все воспоминания о нем: мы пробыли вместе не так долго, но каждый божий день остался оттиском в моей памяти.
Он почти не изменился, я жадно выискиваю общие черты Сабирова с Леей.
Дочка очень похожа на него. Еще в роддоме, когда я заглядывала в ее глаза, у меня не пропадало ощущение, что в ней я вижу некогда любимого человека.
И хоть Лея ни разу не видела родного отца, гены пальцем не раздавить. У нее — жесты Арслана, его мимика, даже характер.
Упрямый, строптивый, заводной.
Она копия своего отца. Но он не должен был о ней знать.
— Рассказывай, чей это ребенок? И только попробуй соврать, шкуру с тебя спущу живьем.
Молчу, так долго, пока могу оттянуть момент. Вспышки воспоминаний: как бегу ночью из дома, без вещей, налегке, в слишком легкой, не по погоде одежде. И боюсь больше всего, что меня спохватятся раньше времени.
Я тогда сожгла все результаты УЗИ, тест с двумя полосками — ничего, что могло бы выдать непосвященным мою беременность. Она должна была остаться тайной для всех, потому и обследования я проходила под чужой фамилией.
Арслан встает, стул падает с грохотом, и я вижу, как он приближается ко мне.
— Ударишь? — все, что мне остается, это держать лицо, — обещал не трогать.
— Ты слишком много говоришь не по делу, — он буквально рычит, — это мой ребенок?
Долгая секунда, в течение которой мы сверлим друг друга глазами. Безотчетное желание примкнуть, прильнуть к нему, коснуться губ. Оно такое сильное, что голова кружится, а может, это от нервов.
— Твой.
Говорю и становится хоть немного легче. Сколько лет я несла в себе эту неподъемную ношу, решив за всех, как будет лучше. И страшно думать, что прогадала.
— Дрянь, — говорит, отшатываясь, как от чумной. На его обычно смуглом лице исчезают все краски, мне больно смотреть. Арслан отходит, делает несколько шагов, как раненный тигр в клетке, а потом подходит к стене и бьет в нее кулаком, раз, второй. Я жмурюсь, сжимаясь на диване, подтягиваю колени ближе. Он обещал, что не тронет меня, обещал…
— Убил бы тебя, — и я верю, что смог бы, в случае чего. Насмотрелась их общества, навидалась.
Еще одна причина, по которой я сбежала.
— Они похитили ее, — нужно говорить, не давая ему зацикливаться на своих чувствах. Я ради Леи должна быть целой и невредимой.
Должна беречь себя. Нам бы выкрутиться, а потом мы уедем отсюда навсегда, из этого города, этого края. То, что я должна была сделать давно, но задержалась, черт возьми. Понаделаясь, что пронесет.
— Сегодня вечером, на площадке. Была женщина, пожилая, она сама подсела к нам, завела разговор. Пыталась отвлечь меня, — я сбиваюсь, — отвлекла. У нее получилось. Я потеряла Лею из вида всего на пол минуты, а потом увидела уже тогда, когда ее запихивали на заднее сидение автомобиля.
Все это я говорю Арслану в спину. Он стоит лицом к окну, руки в карманах, широкие плечи напряжены.
