Но от себя убежать невозможно, думал Артур. Можно построить дом на вершине мира, но внутренний хаос ты принесешь с собой. Можно окружить себя тишиной, но внутренние голоса от этого станут только громче. Эти люди просто сменили одну клетку на другую, более просторную и с лучшим видом из окна.
Указатель «Пионер-Ридж» появился неожиданно. Небольшая, сделанная из полированного дерева табличка с вырезанными золотыми буквами. Она была такой же сдержанной и дорогой, как и все, что его здесь ждало. Артур повернул руль.
Дорога сделала последний виток и вывела его в долину. И он увидел его.
Пионер-Ридж не был похож на город или деревню. Это была коллекция дорогих амбиций, разбросанных по склону горы. Огромные дома из стекла, камня и темного дерева выглядывали из-за заснеженных сосен. Они не теснились, каждый занимал свой собственный участок вселенной. Их архитектура кричала о деньгах и претензии на оригинальность.
Он ехал по главной улице, и у него было ощущение, что он попал на съемочную площадку после того, как все актеры ушли. Ни души. Только припаркованные у домов дорогие машины, покрытые слоем свежего снега, как засахаренные фрукты. Все было слишком чисто, слишком тихо, слишком идеально. Эта тишина была не такой, как в лесу. Лесная тишина была живой. Эта была мертвой, стерильной, как в музее после закрытия.
Артур чувствовал, как невидимая граница осталась позади. Он въехал на чужую территорию. Он был здесь незваным гостем, чужеродным элементом. И он знал, что обитатели этого идеального мира будут смотреть на него с таким же холодным, отстраненным любопытством, с каким он сейчас смотрел на их заснеженные, безмолвные дома. Путешествие закончилось. Начиналась работа.
«Горная сосна» не была частью Пионер-Ридж. Она была его преддверием, своего рода карантинной зоной, расположенной на самой границе поселка. Длинное одноэтажное здание из выцветшего дерева, с вывеской, на которой одинокая сосна выглядела усталой и облезлой. Мотель обслуживал тех, кто был здесь по необходимости, а не по праву: коммивояжеров, строителей, заблудившихся туристов и, изредка, людей вроде Артура.
Женщина за стойкой регистрации подняла на него взгляд от кроссворда. Ее лицо было сетью морщин, а в глазах застыла скука, накопленная десятилетиями наблюдения за одними и теми же заснеженными пейзажами. Артур не сказал ничего лишнего. Просто попросил номер на одну ночь. Может быть, на две. Он расплатился наличными. Женщина протянула ему тяжелый латунный ключ с брелоком в виде сосновой шишки, не проявив ни малейшего любопытства. Для нее он был просто еще одним безымянным призраком, проезжающим мимо.
Номер был под номером семь. Дверь открылась с неохотным скрипом. Внутри пахло слабым раствором хлорки и чем-то старым, пыльным, как забытый чердак. Комната была продолжением женщины за стойкой – такой же уставшей и безразличной. Все в ней было сделано из темного, поцарапанного дерева. Две кровати, застеленные тонкими одеялами горчичного цвета с выжженными сигаретами дырками. Стол с прикрученной к нему лампой. Стул. На стене висела выцветшая фотография горного озера, напечатанная с таким низким разрешением, что казалась абстрактной картиной из синих и зеленых пятен. Ковровое покрытие, некогда, видимо, бывшее бордовым, теперь приобрело неопределенный бурый оттенок.
Это было идеальное место.
Артур поставил свой чемодан на пол. Этот номер был антитезой тому миру, в который ему предстояло войти. В нем не было ни капли претензии. Вещи здесь были просто вещами. Старыми, изношенными, лишенными всякой символической нагрузки. Кровать была здесь, чтобы спать. Стул – чтобы сидеть. Лампа – чтобы светить. Эта убогая, честная функциональность была ему близка. Она была похожа на его собственную квартиру, на его собственную жизнь.
