Они не были любовниками: Хальвард ни при каких условиях не рисковал доверительным расположением Олега. Но испытывали друг к другу весьма теплые чувства: Альвена никогда не забывала, что именно Хальвард осторожно и ловко сблизил ее с юным конунгом, а суровому боярину искренне нравился ее острый, по-женски проницательный ум и до сей поры нерастраченное чутье дозволенности. Беседы с ней всегда доставляли ему удовольствие и множество мелких, но чрезвычайно важных сведений, которые он выуживал хорошо продуманными вопросами.
– От войн больше всего страдают женщины, – разглагольствовал он за легким ужином. – Мужчины только переселяются в иной мир, а женщинам остается тоска и бесприютная старость. Ты веришь в иной мир, Альвена?
– Душа покидает нас раньше погребального костра. Старый обычай, когда жену сжигали вместе с погибшим супругом, был более милостив.
– А что берет душа в свой прощальный полет? Может быть, нашу память?
– Это было бы слишком жестоко.
– Почему, Альвена? Память – единственное утешение вечного молчания.
– Утешение тогда, когда дает человеку силу. Но сила – в теле, душа ею не обладает, Хальвард. Наши песни и саги – тоже память, но они вдохновляют воинов и утешают вдов.
– Память. – Хальвард неторопливо, с видимым наслаждением проглотил кусок мяса и запил его вином. – Мы едим молочную телятину, а наши соплеменники в далеких селениях радуются угодившей в силки белке. Любопытно, вспоминают ли они при этом, как пировали их далекие предки.
– Мы стали болотными людьми, – вздохнула Альвена. – Мы разучились пахать землю и разводить скот. Телятина, которая так нравится тебе, куплена у новгородских торговых людей. А ведь когда-то было наоборот.
– Наоборот никогда не бывает. Бывает иное. Лучше или хуже. Наш конунг знает саги наизусть, что делает ему честь.
– Знания делают честь тому, кто претворяет их в действия. На сундуке с сокровищами можно проспать всю жизнь.
– У тебя не женский ум, Альвена.
– Возможно. – Альвена подавила вздох. – Возможно, потому, что я не знаю женского счастья.
– Можно ли в это поверить? Надежда на счастье питает душу женщины точно так же, как надежда на победу питает душу мужчины.
– Моя надежда – счастье моего народа, погибающего в трясинах, болезнях и бесконечных стычках за лодью византийского гостя. У нас нет будущего, потому что нет своих торговых путей. Даже у рогов они есть, а у нас – нет. Разве это справедливо, Хальвард?
– Торговый путь, на котором мы грабим караваны, когда поблизости нет варягов, имеет два замка. На севере он заперт Господином Великим Новгородом, на юге – Киевом. Может быть, конунгу Олегу удастся сбить хотя бы южные запоры?
– Может быть? – насторожилась Альвена. – Почему ты сказал: «может быть», Хальвард? Ты не уверен в великом походе?
Хальвард пригубил кубок, долго молчал. Потом встал, прошелся и остановился возле узкого оконца, глядя сквозь мутное ноздреватое стекло.
– Большие замыслы требуют больших надежд, а надежд воинов хватает только на победу. Добившись ее, они сразу же начинают грабить и спешат удрать с награбленным добром. Вот почему я сказал: может быть. – Он вдруг резко повернулся к Альвене. – А может и не быть, если все русы вручат вождю свои надежды.
Альвена молчала, со страхом глядя на него. Ей вдруг показалось, что Хальварду известен ее последний разговор с Олегом. Но ведь она поклялась памятью матери, что беседа шла только о соловьях. Только о соловьях!..
