Виват Елисавет! - страница 10

Он швырнул на бюро звякнувший кошель и шагнул к двери. На мгновение задержался у порога, бросил на ошеломлённую Тормасову исполненный ярости взгляд и добавил:

— Но если вы объявите её беглой, я вас убью!

И вышел вон.

Вязкая чернота засасывала, словно зловонное болото. Была она осязаемой, липкой, холодной. Не давала дышать. Она скрывала в себе нечто отвратительное, скользкое, и это «нечто» кружилось вокруг, неуловимо касалось шеи и спины, взвизгивало и хохотало пьяной кабацкой девкой. Волосы на затылке поднимались дыбом, словно от чьего-то леденящего дыхания.

Он шёл. Спотыкался. Каждый шаг стоил неимоверных усилий. Вдоль позвоночника тёк пот, подошвы уходили в студенистое и мягкое, как кисель, но он даже не мог увидеть, что там под ногами, лишь слышал противные чавкающие звуки, с которыми студень выпускал наружу его ступни.

Он не знал, куда идёт. Он не видел даже собственного тела, и иногда начинало казаться, что его просто нет. Что он сам — та же вязкая зловонная чернота.

Он знал, что останавливаться нельзя — тогда то жуткое, что дышало в спину, поглотит его целиком, не оставив даже души. Ноги уходили в студень всё глубже, а от ступней поднимался холод, он чувствовал, как стынет в ногах кровь, и знал: когда лёд дойдёт до сердца, чернота растворит его, и он станет её частью, как то, хохочущее, что с визгом шныряло вокруг.

***

По заснеженным зимним дорогам до Твери добирались едва ли не месяц. Лошадей не меняли, останавливались на постоялых дворах.

К концу первой недели ударили холода. Пришлось нанять сани в одном из попутных сёл. Путешественники прикрыли лица меховыми масками, и теперь уж даже самый внимательный и досужий наблюдатель не смог бы опознать в числе проезжих дам.

Холод, грязь, тучи насекомых, что кишели на постоялых дворах и в крестьянских избах, где приходилось ночевать, к концу пути вымотали Лизу так, что все горести, тревоги и желания отошли в тень, уступив место единственному — смыть с тела многодневную грязь, упасть в нормальную постель и спать, спать, спать… Сутки, двое, неделю…

В Твери задержались дней на десять. Как на грех, морозы сменились сильными снегопадами. Филипп снял купеческий дом, путешественники перевели дух, купили необходимые вещи, одежду для дам, которым пришлось путешествовать без багажа. Князь отправил посыльного из числа купецкойприслуги с письмом к управляющему, чтобы тот распорядился привести господский дом в жилое состояние.

Лиза изнемогала — они уже почти у цели, в двух шагах, а путешествие всё не кончается. Силы и моральные, и физические иссякли, она чувствовала себя опустошённой и разбитой, как накануне болезни.

Наконец, установилась ясная погода. Дорога до имения, которая летом заняла бы часов восемь, теперь, после снегопада, отняла почти двое суток. Верховых коней пришлось оставить на постое в Твери, они сильно вязли в свежем снегу, проваливались, ранили ноги о наст.

Господский дом, стоявший чуть в стороне от села, был невелик и походил на дома тверских купцов — бревенчатый сруб в одно жильё[1] на высоком каменном подклете. На его фоне княжеская усадьба под Петербургом смотрелась просто дворцом. Внутреннее убранство тоже оказалось весьма незатейливым, но Лиза даже не замечала его простоты.

Отдохнув, отоспавшись, напарившись в бане, она немного пришла в себя, и теперь вся её жизнь превратилась в ожидание. Она мысленно подсчитывала, прикидывала, сколько вёрст от Петербурга до Риги и обратно, сколько потом до Твери… Выходило, что Алексей появится месяца через два, не раньше, а ведь ещё неизвестно, сколько придётся дожидаться человека, с которым он должен был встретиться.