Виват Елисавет! - страница 7

— Молчи, сквернавка! Высечь бы тебя, гулящую, да на скотный двор… Чтоб прочим неповадно было… Да боюсь, ребёнка скинешь. Давно в тягости?

— Четвёртый месяц. — Соня опустила голову, голос не слушался, и вместо слов получалось невнятное лепетание.

— Значит, так. Блудодейка в доме мне ни к чему. Завтра обвенчаю тебя с Парфёном, он давно на тебя засматривается. Дитя, как родишь, заберу. Теперь собирайся, поедешь в деревню, до завтра там побудешь, я тебя видеть боле не желаю.

Графиня вышла, а через десять минут за Соней явились два мужика и отвезли в незнакомый дом на краю деревни, где заперли в тёплом хлеву вместе со скотиной. Убежать из скотника было невозможно — в крошечные, затянутые пузырём окошечки, расположенные под низким потолком, она не смогла бы и голову просунуть.

В хлеву было парно, пахло навозом и тёплым животным духом. До утра Соня пролежала на охапке соломы и проплакала.

Конечно, она не была столь наивной, чтобы мечтать о венце с графом. Больше того, понимала: реши он и впрямь на ней жениться, никому этот брак счастья бы не принёс. Соня никогда бы на такое не пошла. Она мечтала просто быть с ним рядом, даже когда граф охладеет к ней и женится — рано или поздно это должно случиться, — лишь бы находиться возле него.

Утром, ещё затемно, пришли две бабы и отвели в баню. Там наскоро помыли, обрядили в новую рубаху и сарафан. Косу распустили и переплели на две, повязали чистый платок. Надели тёплую душегрею и сверху замотали пуховой шалью.

Соня безучастно, точно кукла, выполняла всё, что от неё требовали: садилась, вставала, протягивала руки, наклоняла голову. Бабы были молчаливы, лишь помянули, что «барыня ей убор и приданое справила».

Едва на востоке зардело, прибыл мужик на санях, бабы усадили её на подводу, и все вместе отправились лесом в Сольцево.

Соня сидела не шевелясь, всё так же бездумно и безучастно, лишь слёзы сами собой всё текли и текли по щекам.

На заутреню народу пришло мало, день был будний. Всё так же, будто в тумане, Соня отстояла службу. Народ разошёлся, остались лишь бабы, приехавшие с ней, мужик, что их вёз, да Парфён. Он стоял в стороне, Соня чувствовала взгляд его блестевших будто в лихорадке глаз.

Из бокового притвора выглянул батюшка, кивнул — сейчас начнём.

Парфён подошёл, взял за руку, шепнул тихо:

— Почто маешься? Я ж не обижу тебя… Не бойся.

Она ничего не ответила, даже не взглянула. Всё тело — и ноги, и руки будто налились свинцом. Рука Парфёна казалась горячей или это её ладони совсем застыли?

Вышел священник, торопливой скороговоркой забормотал молитвы. Соня не слушала. Слёзы текли. Сколько же их внутри, что никак не кончатся? Может, она вся обратится в поток слёз, как Снегурочка из сказки, что растаяла от любви? Хорошо бы…

Точно сквозь сон донеслись слова венчального обряда:

— Имаши ли, Парфен, произволение благое и непринужденное взяти в жены сию Софью, ею же пред собою зде видеши?

— Имам, честный отче. — Ответ Парфёна прозвучал сипло, словно у того перехватило горло.

— Не обещался ли иной невесте?

— Не обещался, честный отче.

— Имаши ли, Софья, произволение благое и непринужденное взяти в мужья сего Парфена, его же пред собою зде видеши?

Соня молча опустила голову. Священник подождал несколько секунд, вздохнул, перекрестился и принялся венчать дальше.

***

Этой ночью Владимир не сомкнул глаз. Метался по кабинету, изнывая от тоски и беспокойства. Где сейчас Соня? Не обижают ли её? Не наказала ли графиня? Точно ли венчать станут в Сольцеве?