Однако, прикрыв за собой дверь и скользнув по кабинету неуловимым со стороны взглядом, Хрусталев успел заметить перемены. Штора с карты была сдернута, на столе перед шефом ворохом лежали бумаги. Поскольку он помнил, к кому идет, то, естественно, постарался сразу же оценить эти перемены. Вероятно, их следовало понимать так: если ты охотник за тайнами, то можешь постараться убить сразу двух зайцев. Хочешь, пошарь глазами по карте, конечно, украдкой, чтоб, упаси бог, не заметил шеф. Если у тебя сильно развито зрение, особенно боковое, подойди для разговора поближе к столу, к разбросанным по нему бумагам, авось и выудишь что-нибудь. Ведь все они наверняка секретны. Столько соблазнов для контрразведчика!..
Отправляясь на задние, считаю своим долгом поставить Вас в известность о нижеследующем.
«Утром в день отлета по поручению гауптмана Шустера я сбегал в пошивочную мастерскую позвать в штаб писаря. Названная личность на обратном пути вела себя крайне подозрительно. Господин писарь вступил со мной в беседу, цель которой стала ясна, лишь когда подошли к штабу. Короче говоря, он осмелился дать мне преступный совет: после приземления в русском тылу сразу же добровольно сдаться местным властям. О чем и довожу до Вашего сведения. Сегодня я улетаю, но писарь остается с Вами, и он сможет причинить германской разведке много бед. Как поступить с ним, знаете сами.
Искренне преданный Вам Ромашов.»
Читая, Хрусталев не торопился. В его распоряжении осталось бы слишком мало времени. А надо все обдумать, взвесить, решить. Он, конечно, допустил ошибку. Большую, непростительную для разведчика. Нельзя было ни возвращаться вместе, ни тем более заводить разговор. Пусть даже безобидный. За нами могли следить – промелькнула было такая мысль. Теперь же ясно – следили. От мастерской до штаба. И все заранее продумали и подстроили: и срочный вызов, и переоформление документов. И то, что все это должно было завершиться заявлением Ромашова. Неизвестно только, чье это сочинение: Ромашова или гауптмана? Поди, проверь теперь. Неужели Ромашова? Парень, видать, легкомысленный, наплести все мог. Сам или под диктовку? Или тут он вообще ни при чем. Обошлись без него.
Значит, что же – затеяли провокацию? Еще один способ проверки? Скорее всего… Из этого и надо исходить. Ничего другого тут не придумаешь…
– Что теперь скажете? – привстав за столом, спросил Баркель. – Чем оправдаете свой поступок?
– Ничем! – бросил в ответ Павел.
– Ничем? Занимаетесь перевербовкой моих агентов и не хотите отвечать! Слушайте, вы кто такой? Русский разведчик? Вас заслало ко мне энкеведе? – голос Баркеля задрожал, неуловимым движением руки он выхватил из кобуры пистолет и направил его на писаря. – Сознавайтесь, или я тут же пристрелю вас, как собаку.
– Если вам не дороги люди, преданные Германии, тогда стреляйте. Но потом вы крепко пожалеете. С кем будете работать? Кто для вас будет таскать из огня каштаны? Нашли дураков, да еще и издеваетесь над ними! Оттого в абвере провал за провалом. Нужны не провокации, а честные, разумные действия.
– Именно этого я и хочу, – Баркель нервно передернул плечами и положил пистолет, но не в кобуру, а на стол. – Разума… Честности… А мне то и дело подкладывают свинью.
– Тут я с вами вполне согласен, господин майор, – Хрусталев почувствовал, что буря постепенно проходит. – Не знаю, кто подкладывал вам свинью в прошлом, но сейчас, сегодня это сделал Ромашов. Его цель коварна: лишить вас преданного человека. Советую вам порвать этот грубый пасквиль и впредь рассчитывать на меня… На мою честность и преданность…
