Владислав Дворжецкий. Чужой человек - страница 4

вспоминал Дворжецкий в автобиографических «Путях больших этапов» (1994), даже через столько лет не скрывая своего восхищения обустройством лагерного («как бы придворного», замечает он с иронией, принадлежавшего лагерному же начальству) театра[10]. Туда Вацлав шел после общих работ на строительстве Беломорско-Балтийского канала (работы было много, и очень тяжелой, но это и хорошо; много работы – значит, будут «зачеты», значит, десятилетний срок можно будет «скостить»[11]; с помощью «зачетов», а также театральных выступлений, имевших неизменный успех как у заключенных, так и у начальства, Дворжецкий и освободится на целых три года раньше срока…). Туда был зачислен в профессиональную труппу – «лучшую труппу в жизни», как утверждал после, уже поработав в Саратове и Нижнем Новгороде (тогдашнем Горьком), в Омске и Таганроге. Там впервые сыграл в пьесах Островского, Горького, Лавренёва, научившись актерскому мастерству и повадке у таких виртуозов сцены, как актеры 2-го МХАТа И. Аландер и В. Пелецкий, артист эстрады Н. Волынский, а также музыканты столичных филармоний и оперные певцы (все, разумеется, осужденные по 58-й статье). Оттуда был командирован весной 1934 года на Тулому вместе с группой актеров и музыкантов для создания теперь уже Туломского лагерного театра…

Оттуда в 1937-м, едва успев до безжалостного закручивания гаек (читай: лагерных сроков) во время большого террора, вышел из заключения – профессиональным актером.

Со знаменитой пометкой в паспорте «минус сто», означавшей запрет на проживание в крупных городах, конечно, о работе в Киевском театре (под Киевом, в Ирпене, жили родители) нечего было и думать. Вацлав Дворжецкий подался в местечко Белая Церковь неподалеку от Киева, однако отдел местного НКВД сразу дал понять главному режиссеру театра, что этого артиста брать нежелательно. Что делать? Жить с родителями невозможно: по стране начинаются чистки, освобожденный из лагеря, да еще и без прописки, автоматически попадает под подозрение, в семейную квартиру в Ирпене регулярно наведываются «из милиции». Дворжецкий, устроившийся было работать слесарем в мастерскую, бросает всё и перебирается в Харьков к сестре. Там, кажется, удача успевает ему улыбнуться: в местном рабоче-колхозном театре требуются артисты, Вацлав, с ходу согласившийся на любые гастроли и на любую зарплату, неприхотливый, работоспособный, красивый, талантливый, приходится в РКТ № 4 вполне ко двору. Жаль – ненадолго… Ровно через месяц начальника управления культуры, который пригласил Дворжецкого на работу, арестовали и молодому актеру снова пришлось уезжать, то есть – бежать.

Уехал. Перебрался в ближнее Подмосковье – теперь к двоюродной сестре, на станцию «Заветы Ильича». В «Заветах…» – всё заново: «Подрабатывал на дачах. Крыши, заборы ремонтировал, дрова пилил…» Непролазная грязь, заплеванные электрички, отсутствие поблизости каких-либо, хоть рабоче-крестьянских, театров оптимизма не добавляли, однако на дачных сезонных работах (после революции участки в этом районе распределялись в основном по старым большевикам) удавалось заработать немного денег. Видимо, выжав, что было возможно, из этого заработка и опасаясь оставаться дольше, чтобы не подставить сестру (женщину очевидно бесстрашную, раз у нее хватило духу приютить у себя в доме брата – «советского каторжника»; впрочем, что-что, а бесстрашие у Дворжецких было в крови), Вацлав вновь уезжает – на этот раз туда, где никогда не был, а именно – к северу от Кремлевской стены.