– А может, специально, из сволочизма, – глухо добавил он, – чтобы ты понервничал, побегал по перрону… этот Михалев может…
Бегать по перрону было уже поздно, да я и не собирался.
– Поеду, – сказал я собаке, – извини, Джек, бутерброда нет, я же к обеду вернуться собирался…
Вскочив в момент отправления поезда на подножку, я прошел мимо недовольно глянувшей проводницы в вагон. Поезд идет около часа. Успею обойти все вагоны. И пошел.
Михалева я нашел в последнем вагоне. Он сидел между мужчиной и женщиной, годившимися ему в родители и ими же и оказавшимися. Я прошел было мимо него, но тут же вернулся. Михалев с довольным видом смотрел на меня. Как я его узнал, сам не пойму. Скорее всего, по его хитрому взгляду и ощутимой неприязни, исходившей от его родителей. Ну и одежда. Они всегда в армию одевают все то, что давно хотели выбросить, да руки не доходили. Места рядом были, и я уселся напротив семейства, поставив портфель с документами сбоку. Руку с портфеля не убирал, вспомнив прапорщика из Кинешемского военкомата, забывшего в поезде командные документы.
– А мы вас искали, – доверительно сообщил Михалев, улыбаясь.
– Вот я и нашелся, – ответил я.
– А где остальные призывники? – спросил отец будущего солдата.
Я объяснил, что сегодня команда от нашего военкомата направляется в составе одного человека. Призывника Михалева.
Почему-то известие о том, что их сын направляется на сборный пункт от целого города один, вызвало у его родителей особую тревогу. Они видели в этом какую-то скрытую жуть. Им стало ясно, что все остальные призывники попрятались и только их сын, как лох, идет за всех отдуваться! Помолчав, я сказал, что из нашего города он один, но ребят из области в команде будет много. Родители Михалева понимающе переглянулись. Чем больше я пояснял особенности отправки призывников на военную службу, тем больше подозрений у них вызывал. Мои пояснения воспринимались ими как жалкие попытки отвести их глаза от чего-то страшного, куда собираются «засунуть» их сына.
Я понял бессмысленность своих речей и замолчал. Призывник улыбался и в разговор не вступал. Основным мозговым центром у них явно была мать, а спикером отец. Мамаша, хоть и молчала больше, но даже редкие ее реплики мгновенно мотивировали отца семейства на продолжение диспута. Он лихо разоблачал непорядки в армии, приводя в качестве доказательств родное телевидение и газету «Совершенно секретно». К концу разоблачений я уже лично фигурировал в качестве основного виновника этого бардака. Мои доводы, как лица заинтересованного, обличителями не запрашивались. Потом он выдохся и затих. Я уже стал надеяться, что волна негодования вот-вот спадет. Ну, повозмущались на безобразия в армии, пар стравили и давайте жить дальше. Я тоже был возмущен тем ужасом, что описывали газеты. Правда, еще две недели назад, когда сам служил в войсках, персонажи этих кошмаров мне не встречались. И солдаты наши, может, и не так, чтобы очень уж счастливые ходили, но выглядели вполне прилично. Босым никто не ходил, в драных лохмотьях тоже. Таких оборванцев, что рисовали наши СМИ, я там не встречал. Да и старшина бы не позволил. И черви в макаронах по-флотски не попадались… Специально стал высматривать: ну нет червей!
Когда все уже успокоились, в дело вступила проводница. Она долго прислушивалась к нашему разговору, с особым вниманием слушала декламацию газетных цитат Михалевым-старшим, который, то прятал листок «Совершенно секретно», то доставал его обратно. В то, что там напечатано, он свято верил.
