– А, да, забыл тебе сказать, – ответил Даниленков, – комиссар приказал, этот гамадрил ему с утра мозг выносил…
Бурмистров Павел Иванович не был гамадрилом, он был власовцем. В войну воевал против Красной Армии на стороне Германии в РОА (русская освободительная армия). У нас на учете к моему назначению на должность начальника 4-го отделения было три таких воина. Двое других тоже иногда заходили, но дальше Сергеича не проходили. Зайдут, глянут в окошечко приема-снятия с воинского учета (Сергеич там сидел), увидят, что он, несмотря на их заветное желание, все еще жив, и уходят. А этот, Бурмистров, нет. Этот тоже побаивался Сергеича, но не уходил, а начинал искать справедливость, как он ее понимал. Искал, если получалось, у военного комиссара. А если не получалось, то у моего предшественника, подполковника Трифонова.
Сергеич, это Анатолий Сергеевич Кириллов, – ветеран войны, фронтовик, знавший население нашего городка, что называется, в профиль и анфас. Не все население, конечно, а тех, кто постарше. А уж тех, кто зацепил войну, знал в лицо, по именам и прозвищам. И настоящих ветеранов, и «контру», как он написал карандашом в учетных карточках власовцев. Когда я ему приказал убрать эти надписи как не соответствующие требованиям, он мне ответил, что они соответствуют жизни.
Сергеич даже к настоящим ветеранам относился строго. Разделял фронтовиков и тыловиков.
– Их надо различать, – назидательно говорил он мне. – Фронтовики-окопники – это одно, тыл – другое. Из окопников 41-го и 42-го годов призыва практически никто домой не вернулся. Да и 43-го года призыва мало кто уцелел. Наши ветераны почти все 44-го и 45-го годов призыва.
Сам он был призыва 1942-го года. Но на фронт попал только в 44-м и воевал уже до победы.
Бурмистров и остальные власовцы после войны отсидели в лагерях лет по 10 и вернулись домой. Пока живы были многие ветераны-фронтовики, они вели себя тише воды, ниже травы. Но по мере того, как ветеранов по естественным причинам становилось меньше, Бурмистров и компания понемногу оживали. А тут еще 40-летие победы приближалось, и они рассчитывали, что, может быть, и их наконец приравняют к участникам войны с соответствующими льготами. Они же не с Марса влились в РОА. Сначала они, как все, воевали в Красной Армии, но попали в плен. И только потом в РОА. А за РОА они свое отсидели где-то под Кемерово. Логика у них примерно такая была.
Я всего с декабря исполнял обязанности начальника 4-го отделения, и то уже успел устать от этих «ветеранов». Просто послать их далеко было нельзя, время не то, демократия. Да и посылали их, но это был не тот народ, который можно было смутить крепким словом. Терпение и нервы у них были из вольфрама. Отбарабанив свои требования, слушали отказ, спорили и только потом уходили. В приемные дни возвращались.
Ладно, я не про власовцев собирался писать. Про военкомат.
В ноябре 1994-го года начальник 4-го отделения подполковник Трифонов уволился в запас. Должность предложили мне. Я согласился, прошел положенные собеседования и аттестации, и представление для назначения на должность пошло установленным порядком в область, а оттуда в округ. Пока документы бродили своими маршрутами, наш военком полковник Киселев, вероятно, с разрешения облвоенкома генерал-майора Коноплева, поручил мне, не дожидаясь приказа командующего войсками округа, заниматься 4-ым отделением.
