Я занялся, но поскольку продолжал находиться в штате 2-го отделения, мне приходилось разрываться на два фронта. Тем более, что ноябрь и декабрь были особенно напряженными в плане очередного призыва. Без меня им (призывному отделению) было бы сложней и, чтобы не подставлять начальника 2-го отделения подполковника Конева, я продолжал «тащить» свой прежней участок работы. Две недели ноября и декабрь я по полдня работал в каждом отделении. Пока перед новым 1995-м годом полковник Киселев не понял, что, работая таким образом, я ни 2-е отделение не спасу, ни 4-е к проверке не подготовлю…
Дело в том, что в январе по плану должна была пройти комплексная проверка нашего военкомата комиссией военного комиссара области.
В общем, комиссар решил, что с первого рабочего дня нового года я бросаю якорь в 4-ом отделении…
– …Можно, – без вопросительных интонаций спросил голос Бурмистрова, и, пока я собирался ответить «подождите», обладатель голоса вошел в мой кабинет. Ну, кабинет – это слишком громко для этой каморки, где я с трудом помещался в компании с сейфом и столом со стулом. Напротив стола стоял еще один стул – для посетителей. Посетители упирались ногами в стол с одной стороны, я с другой. Но все-таки это был отдельный кабинет, а не общая комната во 2-м отделении, в которой мы сидели с прапорщиком Никоненко и которая вечно кишела народом.
Я посмотрел на часы: 8:10. Совещание у комиссара начиналось в 9:00.
– Присаживайтесь, – сказал я Бурмистрову, уже сидевшему на стуле. – Слушаю вас.
Вместо ответа он принялся доставать из кармана пальто какой-то сверток. Доставал долго, что-то у него там за что-то цеплялось и не хотело вытаскиваться. Он запыхтел и принялся расстегивать свое пальто. Извиваясь, он вытащил руки из рукавов и смахнул мне половину бумаг со стола на пол.
– Можно я сниму пальто? – спросил он, когда пальто было снято. Я задумчиво посмотрел на него. Потом сказал, что можно.
– Жарко тут у вас, – добавил он, с довольным видом глядя на груду бумаг на полу.
У меня и правда было жарковато. На крохотное помещение с одним окном две здоровых батареи, раскаленных до сталеплавильной температуры.
– Вот! – он шлепнул на стол пакет, завернутый в полиэтилен и обмотанный резинкой.
«Табе пакет», – вспомнил я слова из анекдота про генерала и посыльного. Анекдот рассказывать Бурмистрову не стал.
– Открывайте и смотрите, товарищ капитан! – торжествующе воскликнул Бурмистров.
– Давайте пока на словах, – ответил я, не притрагиваясь к пакету.
– Вы же слов не понимаете! – ядовито сказал он.
– Понимаю, – сдержанно ответил я, зная, что ему спровоцировать меня на ответную грубость – как конфета ребенку.
В прошлый раз перед Новым годом я взорвался на его претензию, что его в сентябре не поздравили с днем танкиста. Когда я его выгнал из кабинета, Бурмистров неделю вещал на всех углах города о моей грубости к пожилым людям. Не считая письменных обращений к военкому и городским властям, в которых требовал возмездия.
– Я получил справку! – торжественно объявил Бурмистров. С особой интонацией и интервалами между словами, как, наверное, объявляют о присуждении Оскара.
Звякнул телефон. Он у меня не звонил, а именно звякал разок-другой негромко и замолкал. Причем неважно, секунду звонил мне звонивший или полчаса. Починить его не удавалось никому. Потом мне надоело, и я принес из дома другой аппарат. Смешно, но домашний телефон через месяц звонил так же, как и старый. Заразное это дело, видно.
