Я не расстроился, зашел в машбюро, на поручне барьера, отделяющего машинистку Маламахову Зою Ивановну от внешнего мира, расписался за военкома и пошел в отделение. Отойдя пару шагов от Конева и Селезневой, я обернулся.
– Людмила Борисовна, – спросил я начфина, – за деньгами с мешком приходить, или баула хватит?
– Компенсация за продпаек, – пожала плечами Селезнева, – за май, 9220 рублей за сутки, считайте…
Я потом не поленился, посчитал. 285820 рублей. Литр молока и буханка хлеба тогда стоили по 3000, мясо 15000 за килограмм, бутылка водки 35000, коньяка от 60000, туфли 250000, а куртка 350000. Это я так, для тех, кто выпучил глаза от нашего денежного довольствия…
В паспортный стол пошла Наталья Владимировна Шорина, у нее там кто-то из знакомых работал. Вряд ли это обстоятельство ускорило бы исполнение нашего запроса, просто у нее накопились свои запросы, для милиции, на предмет наличия или отсутствия судимости у ребят, проходящих отбор на военную службу по контракту. В ЗАГС запрос понесла Антонина Васильевна Гурова.
А я, поскольку был четверг, и значит приемный день, уселся в своем кабинетике и остаток дня посвятил населению, по мере сил и возможностей вникая в суть их проблем. Вернее, собирался посвятить, но весь остаток дня это не заняло, потому что в этот день ко мне пришло всего два ветерана войны и одна труженица тыла. Об одном из них расскажу чуть подробней.
Он (ветеран) добивался изменения своего ветеранского статуса. Доказывал свое право перебраться из участников Великой Отечественной войны состава частей, не входивших в Действующую армию, в армию Действующую. Причины были, в общем, ясны. Это не только пенсионная надбавка, которая для разных категорий ветеранов была разной, но и для общения с другими ветеранами (ветераны очень щепетильны в вопросах своего статуса). Этот ветеран вот уже полтора года, со дня вступления в силу в январе 1995 года закона «О ветеранах» приходил ко мне с новыми идеями и свежими рассказами из своего военного прошлого. Рассказывал, как представлялся к ордену за поимку диверсанта (орден не дали), как спасал горящий склад с боеприпасами, как писал рапорт о переводе на фронт…
Мы в отделении искренне хотели ему помочь, понимая, что все свои истории он не выдумал, что шла война, что их могли бомбить, что они ловили диверсантов. Но у меня лежал перечень воинских частей, которые относились к Действующей армии и добавить в него часть этого ветерана я не мог.
В этот раз он рассказал мне, как их часть, перевозимую железнодорожным эшелоном, бомбили немецкие бомбардировщики. И его ранило. Он ткнул пальцем куда-то в плечо, показывая, куда его ранило.
Ну что ж, ранение – это серьезно. Попробуем зацепиться за его ранение. К сожалению, он не помнил больше ничего. Ни где был эшелон, ни где его лечили. Я предложил ему направить запрос в архив военно-медицинского музея в Санкт-Петербург, он поблагодарил и ушел. Я вызвал Ирину Дмитриевну Гаврилову и попросил подготовить запрос. Она тяжело вздохнула, кивнула и ушла. Через минуту принесла мне дело с перепиской с архивными учреждениями, где я прочитал, что сведениями о ранениях нашего ветерана архив военно-медицинского музея не располагает…
– Про ранение он год назад нам рассказывал, мы делали запрос…
И Гурова и Шорина вернулись довольно быстро. В ЗАГСе Антонина Васильевна отдала запрос лично в руки заведующей, которая заверила нашу сотрудницу, что ответ в военкомат придет очень быстро. Письменный. А на словах пояснила, что чтобы найти в их архивах человека, сменившего фамилию в 40-х годах, ей нужно посадить за эту работу весь ЗАГС, а всю остальную деятельность, включая бракосочетание граждан, отменить. Так что ответ будет примерно в том смысле, что запрашиваемые сведения обнаружить не представилось возможным. Кстати, сказала заведующая ЗАГСом, сменить фамилию в связи с женитьбой или замужеством можно было тогда в любом сельсовете не только нашего района, но всей страны, проживая при этом в городе Тейкове.
