До поздней ночи наши ординаторы под руководством Муратова, у которого золотые руки, удаляют неглубоко засевшие осколки, накладывают гипс, делают сложные перевязки.
Какую радость испытала Наумченко, когда впервые самостоятельно удалила небольшой осколок из ступни раненого.
– Смогла!
Надежда Никитична Наумченко, которую раненые называют доктор «Вот и все», – самый молодой врач в нашем отделении. Как только раненые начинают стонать или кричать, Надя неизменно говорит:
– Сейчас все пройдет! Вот и все, детка!
Накануне войны Надежда Никитична закончила Педиатрический институт. Однако детей лечить Наде не пришлось: началась война, и она оказалась в военном госпитале.
…В моем ведении две палаты. В одной из них вызывает тревогу Павлов, с которым я встретился еще в приемном покое.
– Малость ногу попортило, – сказал он тогда.
Эта «малость» оказалась осколочным ранением в левый коленный сустав.
Степан Иванович Павлов – старый кадровый рабочий и солдат. Он дрался с немецкими полчищами в первую империалистическую, сражался в гражданскую войну. Старший по возрасту в палате, он пользовался любовью и уважением. Раненые ласково называли его Папаней.
Сердечное отношение к Папане началось с рассказа о том, что ему «очень повезло в добровольческом пункте», куда он явился на второй день войны.
Там Павлову отказали:
– Отец, в ваши годы в армию – нельзя!
– Кто же спорит! – согласился Павлов. – Но я не в армию прошусь, а в народное ополчение. Что же я – не народ, что ли?
Аргумент Павлова сработал.
Степан Иванович – человек редкого обаяния и простоты. Если в палате возникали споры и разногласия, Павлов всегда умел мягко и тактично все «поставить на свое место».
Состояние здоровья Степана Ивановича ухудшалось. В палате с нескрываемой тревогой наблюдали за ним. Он без стона и крика переносил трудные перевязки, а ночами молча лежал с открытыми глазами. На бледном, осунувшемся лице выделялась русая бородка, запорошенная сединой.
– Доктор, – шепнул мне Вернигора во время обхода, – товарищи просили узнать: будет жив Папаня иль как? Жаль его, хороший старик.
Дела Павлова были плохи, но от операции он отказывается: почему-то решил, что такой операции ему не выдержать. А левый коленный сустав опухал. В полости сустава гнойный выпот. Павлов часто терял сознание. В бреду звал жену, командира части, сына. Иногда кричал и ругался.
– Кричи, милый, кричи! – по-матерински жалела его санитарка Дарья Васильевна. – Так тебе легче будет. Я-то знаю…
Но легче не становилось. Павлов слабел на глазах.
– Плохи мои дела, – тихо говорил старик.
* * *
В перевязочной Павлова внимательно осмотрел Муратов.
– Болит нога?
– Грызет… Моченьки нету…
– Осколок надо удалить, – мягко сказал хирург. – Обязательно!
– Вам виднее, – тяжело выдохнул раненый. – Только боязно мне, Петр Матвеевич…
– Понимаю. Перед операцией так бывает с каждым. Но вы не бойтесь! Все будет хорошо.
– Спасибо, ангел ты мой!
Много ли надо больному человеку? Искорку надежды. И она зажглась от слов Муратова.
Степана Ивановича отвезли в палату.
– По-моему, Павлову надо ампутировать голень! – безапелляционно сказала Наумченко.
– Вы в этом уверены, Надежда Никитична?
– Убеждена! У Павлова ведь…
– Ваши суждении слишком поспешны! – прервал Муратов. – Хотелось бы вам посоветовать, даже если вы будете маститым хирургом, – не спешите с ампутацией. Не забывайте, что ампутацию следует производить, сто раз подумав, если ты абсолютно убежден, что иного выхода нет.
